Пока не пробил час - Ирина Глебова Страница 36

– Господин следователь, рад видеть вас в своем заведении. А то весь город только про вас и говорит, так и я тоже буду хвалиться, что наводил красоту на вашу личность!

Викентий Павлович засмеялся:

– Значит, я уже такая известная в городе личность, что вы с первого взгляда меня узнали?

– Так я ж парикмахер! – пожал плечами Кац, словно этим все объяснялось. Петрусенко и сам хорошо знал – парикмахерская, особенно в небольшом городке, – место, куда стекаются все городские слухи, новости, сплетни.

– Садитесь сюда, вот в это кресло! – Хозяин указывал на одно из двух стоящих в зале кресел. – А то там только что сидел другой клиент – тот самый, которого уже почти осудили. Вот же ведь какое совпадение! И тот, кого подозревали, сегодня первый раз ко мне зашел, и вы, господин следователь, – прямо следом. Какое совпадение!

Цирюльник удивлялся так простодушно, что Викентий Павлович ответил ему таким же наивным взглядом и тоже простодушно сказал:

– Наверное, ваш городок еще меньше, чем кажется!

И сел в кресло. Парикмахер огорченно всплеснул ладонями:

– Прошу вас, господин следователь, пересядьте вот в это кресло! Мне аж совестно перед таким почтенным клиентом за такой беспорядок! Ицик, лентяй, не прибрал еще! Ицка, да где ж он провалился? Иди да прибери скорее волосы того господина, который теперь вовсе и не убийца!

– Ничего, ничего, – махнул рукой Петрусенко. – Мне здесь у окошка нравится. А Ицик ваш уберет потом сразу и за мной.

Прямо у ножки его кресла валялся клок состриженных волос Кокуль-Яснобранского.

– Какую изволите заказать прическу? – Мендель Кац уже ловко оборачивал его шею и плечи крахмальными полотенцами. – Бачки можно сделать покороче, косячком…

– Бачки подровняем, – согласился Викентий Павлович, – но остальное, на мой взгляд, еще пока в порядке. Пожалуй, только побрейте меня.

– Понимаю, понимаю! Живете в гостинице, какие там условия для бритья… Сейчас все сделаем: и ванночку горячую, и массажик, и освежим…

Рыжеватый и такой же густоволосый подросток, видимо, тот самый Ицик, уже принес горячей воды, разложил блестящие инструменты и держал на вытянутых руках белоснежную салфетку, от которой приятно пахло и шел пар. Через мгновение она легла на лицо, окатила блаженной горячей волной.

Пока кожа впитывала какой-то особый размягчающий крем, а парикмахер взбивал мыльную пену, Викентий Павлович спросил:

– Я слышал, ваша парикмахерская здесь самая популярная. Не обижаются конкуренты?

– А-а! – седая шевелюра Каца огорченно качнулась из стороны в сторону. – Волосы у людей растут каждый день! Работы всем хватит, можно бы и забыть такое слово – «конкуренция». Делай свое дело хорошо, вот клиент к тебе и пойдет!

– Значит, обижаются, – догадался Петрусенко. – И кто же?

– Есть здесь, на самой центральной улице, цирюльня пана Савченко. Хороший мастер, потомственный: ему дело от отца и деда перешло. Да только у пана Антония то престольный праздник, то именины у кума, то он за новой дамочкой ухаживает целыми днями – он у нас холостой да любвеобильный! Клиент раз пришел – цирюльня закрыта, два пришел – закрыта. А у меня – ни праздников, ни перерывов, никто и не знает даже, когда и как Мендель Кац обедает… Всегда готов человека встретить, обслужить. А пан Антоний слухи распускает: «Жид клиентов переманивает, разоряет меня, по миру пустить хочет!»

Викентий Павлович ничего не мог ответить, потому что цирюльник уже накладывал ему на щеки густую пену. И продолжал говорить:

– Сколько приходится слышать обидных слов о «вредном жиде», который дурит и разоряет, о том, что развелось его слишком много! Так разве ж это мы, евреи, выдумали черту оседлости? Последние годы она таки сдвинута, но совсем немного. Мы же подневольно так скучены здесь! Но даже и так… Вот вы, господин следователь, должны все знать. Скажите по совести: разве лучше живут люди в тех уездах, где нет евреев?

И замер с кисточкой в руке, ожидая ответа. Викентий Павлович вспомнил курные избы в русских деревнях, лошаденку, тянущую плуг по черной пашне, самую простую, без украшений одежду крестьян… У украинского хуторянина сорочка вся расшита, добротные чоботы, пашет он на паре волов, а хата – беленая, веселая… Конечно, это только внешнее впечатление, но Петрусенко знал и экономическую статистику. Число нищих, например, выше всего как раз в Орловской и Курской губерниях, в Тульской да Московской. Однако по поводу черты оседлости у Викентия Павловича было свое мнение. Это было все-таки не российское изобретение: многие страны когда-нибудь применяли такую черту, ограждая основную нацию от некоторых иных. И в Американских Штатах так было, и в Испании, и во Франции с Германией… Государство, оберегая свои национальные интересы, временами просто обязано так поступать. Другое дело, что обстоятельства меняются, национальный вопрос нужно время от времени корректировать… Однако парикмахер ждет от него ответа на свой вопрос.

– Нет, – сказал он. – Не лучше, а хуже.

– Так почему же все кругом твердят про вред от евреев? Вот, даже добрые, хорошие люди, и те соглашаются. До сих пор есть глупые люди – к сожалению, их таки много! – которые осуждают императора Александра Второго: зачем разрешил евреям учиться! Теперь, мол, они все приберут к рукам!

Он уже снимал со щек пену, и бритва ходила по коже нежно, приятно-щекочуще. Так что Викентий Павлович отвечать не мог, только слушать. Да, он знал: именно при Александре II в гимназии пошли еврейские дети, в университетах на медицинском, юридическом, математическом, историческом факультетах тоже учились еврейские юноши. Именно с того времени появились способные адвокаты, учителя, профессора из евреев… А Мендель Кац все никак не мог остановиться.

– Наши дети всегда учились прилежно, вникали во всякое дело. И если видели какое-то брошенное, никому не нужное дело, которым никто не занимается, то да – брали его в свои руки. И часто выходило так, что оно начинало приносить хорошие деньги. А кому от этого плохо? Всякое дело должно приносить прибыль – и человеку, и государству! – Теперь он подравнивал Викентию Павловичу усы и крикнул Ицику, чтоб тот готовил новую парную салфетку. – Да, мы, евреи, любим деньги, потому что на них можно купить главное – безопасность для нас и наших семей.

Наконец Викентий Павлович получил возможность ответить и тут же сказал, очень серьезно:

– Вы помните погромы тридцатилетней давности?

– Помню ли я их! – Парикмахер вскинул руки. – Именно тогда я и бежал из Нежина! Это было ужасно.

– Ужасно и недопустимо, как всякое насилие над личностью, – согласился Викентий Павлович. – Главные буяны и зачинщики, избивавшие евреев и грабившие их имущество, были тогда наказаны. Однако осудить и наказать – это еще не главное. Если не выявить и не устранить породившую это причину, все может когда-нибудь повториться…

– Говорили, евреи убили царя! Но ведь это же не так!