Улики против улик - Сергей Венедов Страница 36

— Не понимаю… что вы хотите сказать… Какое письмо… — делано удивился муж.

— Для начала присядем, — пригласил Буров, как если бы хозяином дома был он.

Аркадий Жаркович сел как деревянный, не забыв при этом ободряюще улыбнуться жене.

— Замолчи… не плачь… — сказал он не очень нежно.

— Я хочу, чтобы вы отдали мне письмо Рубцова, — повторил Буров. — То самое, которое ваша супруга взяла, когда обнаружила Рубцова в душевой.

Муж с женой молчали. Но это не было молчанием упрямства. Было ясно, что они ждали от случайного гостя чего угодно, только не этого вопроса и были сражены наповал.

Буров почувствовал, что попал в точку, и не стал тянуть время:

— Лариса вошла в душевую. Увидела Рубцова. Рядом лежало письмо. Преодолев первый приступ страха, она схватила его. Зачем? Вначале она сама не знала. Её всё пугало в этом расследовании. Кто знает, что было в этом письме? Может быть, что-то против её мужа? Потом-то она его прочла и хотела было отдать, но испугалась и передумала. Решение «виновный — Рубцов» её вполне устраивало. По крайней мере, от них с мужем отвяжутся. А то — допросы, подозрения, расследование, напрасная трата времени. В конце концов, Рубцов мог и солгать. В любом случае ему уже ничем нельзя было помочь. Человек умер.

Глядя Ларисе прямо в глаза, Буров по наитию продолжал:

— И вы спрятали письмо. Но мысль о нём грызла вас неотступно, и вы признались во всём своему мужу. Но было поздно. Он испугался последствий. Утаить улику, которая могла повлиять на исход следствия, — это уголовно наказуемое деяние. Плюс подозрения. Следовательно: «ничего не будем говорить». И всё же вы чувствовали себя виновной перед кем-то. Этим человеком была приёмная дочь Рубцова Лера. Вы жалели её и пытались с ней сблизиться, как-то помочь ей. Она отказывалась. Вчера, когда она пришла к вам, вы обрадовались. Но ваш муж испугался: уж не признались ли вы девушке во всём? Ведь этот поступок не даёт покоя вашей душе все эти годы. Слишком дорогая плата за пару часов, потраченных на дачу показаний.

По мере того как Буров излагал ход событий, Лариса Жаркович приходила в себя. Капитан уловил её состояние. Она пять лет ждала этого момента. Ежедневно жила в мучительном ожидании. И теперь наконец всё вышло наружу. Аркадий, тот ещё нервничал, пытался юлить. Для него главным было выгородить себя. На карту поставлены его служебное положение, его репутация, всё.

— У вас нет доказательств… Всё это вы очень складно придумали, но доказательств у вас нет. Письма не существует. Жена сожгла его в тот же день… Ничего доказать невозможно, — неуверенно отбивался Жаркович. — И потом можно понять её испуг, вчера умер её дядя, сегодня — близкий друг дяди. Ларичев любил Ларису, и она была совершенно не в себе… Больше всего на свете мы не хотели во всё это впутываться…

Буров вопросительно взглянул на Ларису: «Итак, оказывается, Ларичев приходился ей дядей, почему же об этом ни слова не сказано в деле — не докопались, что ли?». Лариса, чуть замешкавшись, встала и юркнула в свою комнату. Мужчины недоуменно переглянулись и, напрягшись, замерли в ожидании. Через минуту она вернулась и протянула Бурову бежевый служебный конверт. Это было письмо Рубцова.

— Значит, ты его сохранила, идиотка? — изумился муж.

— Прости, Аркадий, — кротко ответила женщина, — я не могла иначе. И так совестью маялась…

Буров с любопытством смотрел на супруга. Изумление Жарковича было неподдельным. Значит, Лариса солгала ему, что сожгла письмо. Хотела сохранить единственную улику, которая могла освободить её от страхов и мук совести. Она окончательно успокоилась. Вытерла слёзы и начала говорить:

— Я испугалась… Мы приехали в пансионат для разговора с дядей. Разговор касался наследства. Муж одолжил Ларичеву относительно большую сумму денег в долларах… Не своих, конечно… и надо было поскорее вернуть её в кассу фирмы… иначе… сами понимаете… В разговоре дядя сказал, что пока нужной суммы у него нет, но он оставляет мне в наследство часы: одни настольные, овальные, восемнадцатого века, в бронзе, приписываемые швейцарскому мастеру Пьеру Жаке-Дрозу, другие — карманные, мастера Бреге, начала девятнадцатого, попроще, но тоже ценные. Стоимость обоих, сказал он, с лихвой покроет взятую в долг сумму, а необходимые распоряжения в завещании он якобы уже сделал, но мы можем взять часы хоть сейчас… Кириллу, своему сыну и моему двоюродному брату, он тоже часы завещал, не запомнила какие… Кто же знал, что он так быстро умрёт… И каково всё это было пережить, находиться рядом и сохранить в тайне… Можете себе представить, что я испытала, когда увидела висящего в душевой Рубцова… А письмо было не в душевой… Оно лежало на полу в комнате Рубцова, куда я зашла перед душем в расчёте на разговор. Любопытство действительно взяло верх, я схватила конверт и уже потом наткнулась на Рубцова в душевой… Следователь говорил, что виновным может оказаться и мой муж… Я боялась, как бы нас с мужем не обвинили. Хотела посмотреть, что написано в письме. А теперь — будь что будет. Так оно лучше. Я больше не могла всё это в себе носить…

Аркадий Жаркович сидел в кресле, обхватив голову руками, и, судя по всему, впал в отчаяние. Желания подбодрить его Буров не испытывал. Он встал и, ничего больше не говоря, направился к выходу. В холле остались двое совершенно раздавленных людей. Страх, пять лет лишавший их радости и спокойствия, отнял у них последние силы.

— И что же теперь будет? — произнёс Жаркович дрожащим голосом.

— Теперь? — Буров пожал плечами. — Не знаю… Поживём — увидим…

* * *

Во второй половине того же дня Буров стоял у подъезда дома Ларичевых, не рискуя позвонить. Попадаться на глаза вдове ему не хотелось, и он решил обождать — вдруг кто-то будет выходить из дома, — чтобы войти и подняться на нужный этаж. На его счастье, вскоре появилась домработница с кошёлкой в руке. Буров обошёл её спереди по другой стороне улицы и выскочил у женщины перед самым носом.

— Вот так встреча, — разыграл он удивление.

— Да уж… — откликнулась она. — Говорят, если с кем повстречаешься в начале недели, то потом увидишь его ещё трижды.

— Как дела у больной?

— Прошло. С ней такое случается иногда… потом отпускает… мается, бедная душа…

— А всё операция?

— Да… ну и как супруг помер…

— Вы были тогда в квартире?

— Я, почитай, пятнадцать лет без малого у них… Мы приходимся друг другу как бы дальними родственниками… Полина меня зовут.

— Бедный Ларичев… — протянул Буров.

— Он-то что, ведь отмучился… прости его господи… а вот Ксения Филипповна…

— А как это случилось?

— Да, сказывали, от сердца он помер… Говорят, что, мол, его Павел Сергеич Рубцов убил… Знала я и Рубцова… Светлой души был человек… Мухи не обижал… Дружили они…

Бурова опять взяла досада за Рубцова. Все как один отзывались о нём хорошо, и что стоило ему чуточку вылезти из своей скорлупы, больше доверять людям.