Секретный агент S-25, или Обреченная любовь - Валентин Лавров Страница 36

Шли века, менялись нравы. И менялись не в лучшую сторону. Если прежде высокое чувство патриотизма было свойственно всем русским людям, то теперь некоторые из числа высокородных считают его признаком серости и средневековой глупости. Если прежде ради спасения отечества имений и жен своих не жалели, то теперь многие ищут возможности урвать от несчастной родины, ведущей кровавую войну с коварным врагом. В ход идет все: шпионаж, предательство, откровенное вредительство. Как не вспомнить Шамфора: „То, что прежде было постыдным, теперь стало обычаем". И этот нравственный позор в первую очередь падает на головы тех, кто еще совсем недавно считался солью земли, кто был отечеством обласкан наградами и почестями.

В подтверждение своих слов расскажу историю, свидетелем которой я только что стал. И не только я, но целый пассажирский вагон третьего класса, набитый людьми в солдатских шинелях, этих незаметных героев, направляющихся на фронт громить ненавистного врага.

Впрочем, по порядку. Кому не знакомо скандальное имя Аполлинария Соколова? Да, именно того, лет десять — пятнадцать назад сбежавшего из гвардии в полицию. Общество было шокировано, никто не умел понять столь необычного поступка. Но позже этот странный вольт нашел свое объяснение: порочная душа светского вертопраха жаждала окунуться в мир преступных похождений. Закапывание людей живьем в землю, копчение несчастных на костре, убийства в тюремной камере — все это стало буднями знатного пройдохи, которого почему-то окрестили гением сыска.

Но именно аристократическое происхождение, несметные богатства и связи отца, бывшего члена Государственного совета, помогали уходить этому преступнику от наказания.

Мне, уважаемый читатель, уже приходилось писать о том ответственном решении, которое я принял: отправиться на передовую и здесь под зловещий свист пуль и громовые взрывы бомб и смертоносных снарядов писать очерки о героях войны.

Не далее как в минувший четверг с Брест-Литовского вокзала я отправился на фронт. Желая разделить участь моих героев, я разместился вместе с солдатами в вагоне третьего класса. Вагон был забит до предела, и, как выразился замечательный писатель Достоевский в своей книге „В мертвом доме“, воздух был мифетическим, то есть гнилостным.

Замечу, что настроение солдатушек бравое. Они с улыбкой переносят тяготы положения, поют народные и военные песни, любят государя-батюшку, ненавидят тевтонов и всей душой рвутся в бой.

Признаюсь, еще на вокзале мое внимание обратил человек в солдатской шинели, но офицерской выправки, с речью интеллигента. Более того, голос его мне показался знакомым. Заинтересовавшись, я заглянул в его лицо и остолбенел. Передо мной стоял… граф Соколов. Удивление мое было велико. Да, я встретил в звании рядового известного сыщика». Барышня, вы успеваете? Пишите скорей, а то тут аппарат нужен. Диктую дальше…

Дальше Шатуновский довольно правдиво описал сцену вылета в окно унтера Фрязева и побег Соколова и еще двоих солдат… Кончался фельетон призывом: «Во что бы то ни стало задержать дезертиров и шпионов, во главе с их предводителем графом Соколовым».

На другой день фельетон появился на первой полосе под жирной шапкой «Похождения бравого шпиона Аполлинария Соколова» и вызвал сенсацию. Враги торжествовали, друзья были смущены, старый граф Соколов слег в постель и никого не принимал. В Москве горькие слезы лила графиня Мари, которая твердила: «Нет, мой муж не может быть предателем!»

Железнодорожная жандармерия получила приказ: «Изловить двух (?!) опасных дезертиров-убийц, предать военно-полевому суду, при сопротивлении уничтожить».

Началась охота на Аполлинария Соколова.

Покушение

На сей раз интуиция Соколову изменила. Он никак не мог предположить, что этот невзрачный человечишка Евсей Рытов, несмотря на каторжное прошлое, осмелится покуситься на его, русского графа, жизнь.

И все же в силу многолетней привычки Соколов засунул под подушку свой американский «дрейзе». И сделал правильно.

Изрядно утомившегося от переживаний Соколова разморило в теплом лесном доме, и он забылся беспробудным сном.

Прошло минут пятнадцать. Евсею Рытову не терпелось. Он решил действовать. Прикрутив фитиль, убийца засветил лампу-линейку. Она скудным светом озарила его лачугу. Осторожно ступая по половицам, Евсей обошел дом. Как он и рассчитывал, все нетрезвые гости, утомленные к тому же ночным переходом, беспробудно дрыхли.

Евсей, как ему казалось, со всех сторон тщательно обдумал дельце. Убивать он решил обушком большого топора — дело могло обойтись даже без следов крови. И он знал закон убийц: если жертв несколько, всегда надо начинать с самого сильного. Так что первым к смерти был приговорен Соколов.

* * *

И вот пришел страшный миг. Вокруг царила ночь. Глубокую тишину нарушал лишь жуткий волчий вой, проникавший сквозь двойные рамы.

Евсей Рытов, неслышно ступая босыми ногами, затаив дыхание, с бешено колотящимся сердцем подкрался к спящему гению сыска.

Соколов лежал на спине, безмятежно вкушая сон. Широкая грудь мерно и высоко вздымалась. Чтобы освободить себе руки, убийца поставил на стол лампу. Он вдруг ощутил необыкновенно сильное и острое чувство — власть над жизнью человека. Вот почему однажды убивший непременно ищет случай еще и еще раз лишить людей жизни.

Убийца не спешил. Примеряясь, он медленно поднял топор. Глубоко вздохнул, чтобы в следующее мгновение с выдохом размозжить голову графа.

И вдруг кто-то повис на его руке. Убийца от неожиданности выпустил топор, и тот с глухим стуком грохнулся на пол.

Соколов, вмиг пробудившись, вскочил с постели. Пред ним предстала невероятная картина: Бочкарев держал за плечи Евсея Рытова. Тот отчаянно крутанулся, вырвался из объятий, схватил топор и пошел на Бочкарева.

Но еще быстрей Соколов выхватил «дрейзе» и, почти не целясь, выстрелил. Евсей Рытов охнул, выпустил топор. Теперь он беспомощно положил руку на правое плечо. Между пальцев струилась кровь. Судя по всему, у него была перебита лопатка.

— Что такое? — вскричал Соколов. — Почему этот хорек вонючий хотел тебя зарубить? Почему ты не спал? Ведь ты упился до полусмерти…

Бочкарев усмехнулся:

— Нет, вам это показалось! Водка почти вся попала в кадку с фикусом, который стоит у граммофона. Я выполнял долг, возложенный на меня Нестеровым из разведки. — Кивнул на корчившегося на полу от боли Евсея: — Дрянной тип — сразу было видно! Усни я, и мы минутой прежде могли бы узнать, есть ли жизнь за гробом.

Соколов посмотрел на Евсея, усмехнулся:

— Ах, Евсей! Какой же ты негостеприимный, стыдно!

— Сами виноваты, зачем смущали деньгами, сказали, что у вас есть их на покупку лошадей…