Безнаказанное преступление. Сестры Лакруа - Жорж Сименон Страница 35

— Мы оба мужчины, всего лишь мужчины, и я вдруг стал несчастным, увидев, что рушатся все мои представления о жизни…

Как ему объяснить, что это было связано с тем, что он увидел в замочную скважину, все эти движения, которые Мишель совершал с нездоровой девушкой?

Он уже давно не думал о Луизе. Мишель наверняка вспомнит о ней и спросит:

— Почему?

На этот вопрос не было ответа. Правда была намного проще. Он просто скажет без комментариев:

— Я пытался вас убить. Но лишь ранил, и мне не хватило смелости прикончить вас. Вы имеете право на месть.

Слово «месть» шокирует Мишеля. Эли тоже имел в виду не совсем это.

— Накажите меня.

Так же, как он когда-то его наказал. Это было сформулировано четко. Ясно. Если Мишель потребует других объяснений, он попытается их ему предоставить. Если ему это не удастся, тут уж ничего не поделаешь.

Мишель спал у себя наверху. Быть может, когда он дышал ртом, то издавал такое же шипение, как при разговоре?

Чета Чавес тоже спала. Все вокруг спали. И Карлотта в их доме, в окружении кошек.

Эли ничего ни у кого не просил, лишь бы ему позволили жить в его уголке. Он точно так же не просил ничего ни у Луизы, ни у мадам Ланж, довольствуясь теплом, которое они создавали в доме. Карлотта вначале никак не могла понять, почему он не сердится, возвращаясь после работы в неубранный дом, где толклись ее сестры и соседки.

Потом она привыкла, что он сам подметает, наводит порядок, часто готовит еду, и, возможно, она не считала его нормальным мужчиной, не понимая, для чего он решил жить вместе с ней.

Зачем пытаться что-то объяснять? Он не хотел быть один, вот и все.

— Вынесите мне приговор. Только скорее!

Чтобы это уже закончилось! Чтобы он наконец успокоился!

Он поел, из протеста, толком не зная против чего. И когда в его карманах больше не осталось фруктов, он снова спустился на кухню.

Ощущение полного желудка давало ему успокоение. Это служило доказательством тому, что он еще жив.

Постепенно он забылся сном, не уснул, а отключился от реальности настолько, что вздрогнул, когда начало светать и на улице раздались первые звуки просыпающегося города.

Ему казалось, что он пережил самую тяжелую ночь в своей жизни, и теперь чувствовал себя разбитым физически и морально. Он отвернулся, увидев в зеркале свой мрачный взгляд, сходил освежить лицо и руки.

В половине седьмого две женщины, бедные и худые мексиканки, взялись за уборку холла, затем чистильщик обуви открыл железные ставни лавки Хьюго, куда чуть позже велосипедист бросил стопку газет, только что прибывших на вокзал.

Услышав шум на кухне, Эли подошел ближе и крикнул в приоткрытую дверь, чтобы ему принесли крепкого кофе.

При свете дня он отдавал себе отчет, что, возможно, его ожидание продлится долго, постепенно теряя надежду, что Зограффи сразу же займется его вопросом. Теперь это был деловой человек, что его совсем не удивляло.

Позвонил Эмилио.

— Вы не хотите, чтобы я пришел вас сменить?

Эли колебался. Он пообещал себе не покидать отель, пока не объяснится с Мишелем. Теперь он не был уверен, что у него хватит на это сил.

Скоро наверх подадут завтрак и начнутся звонки, вызовут Крейга, наверняка кого-нибудь еще, в то время как Чавес, по-прежнему обеспокоенный, проведет утро, облокотившись на стойку администратора.

Какова вероятность того, что дело дойдет до него?

— Хорошо, приезжайте.

Он не отступил. Он просто поддался унылому настроению раннего утра. Солнце уже ярко сияло, воздух быстро прогревался. Ему хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть. Уснуть по-настоящему, ни о чем не думая, не видя снов. Уснуть у себя дома, на своей кровати, еще влажной от тела Карлотты, в золотистом свете, проникающем через венецианские шторы на распахнутых окнах, в окружении знакомых звуков, доносящихся снаружи: квохтанья кур, лая собаки, сигналов клаксона и пронзительных голосов женщин, окликающих друг друга по-испански и разговаривающих так быстро, что, казалось, они вот-вот задохнутся.

Это был его уголок. Там он будет потеть, вдыхать запах своей жирной кожи, чувствуя себя толстым, грязным и трусливым.

Он погрузится в этот сон так, словно ему не суждено больше проснуться, и когда он откроет глаза, ощутит к самому себе такое же презрение, как если бы он пил всю ночь напролет. Но ему не нужен был алкоголь, чтобы испытывать тяжелое похмелье. Этим утром его глаза были похожи на глаза пьяницы, и две женщины, убирающие в холле, бросали на него косые взгляды.

Это закончится. Он всегда знал, что все это когда-нибудь закончится. Но пока он держался, не имея мужества смириться.

Разве Мишель в своих апартаментах номер 66 не догадывался об этом? Неужели он не сжалится над ним? Хотя бы кто-нибудь, все равно кто, когда-нибудь сжалится над ним?

Эмилио приехал на велосипеде и отнес в гардероб свою соломенную шляпу. Он был худым, с маленькими черными усиками на кривом лице, придававшими ему вид злодея из кино.

Эли освободил ему место в комнатушке. Эмилио склонился над столом, просмотрел карточки.

— Они наверху?

— Да.

— Никаких указаний?

— Не беспокоить их раньше десяти часов, даже если будут звонить из Нью-Йорка.

Он все никак не решался уйти, ругая себя за то, что поддался унынию раннего утра. Ему больше не хотелось спать, покидать отель. Ему казалось, что, теряя с ним контакт, он подвергает себя опасности.

— Вы плохо выглядите. Вы случайно не заболели?

— Нет.

— Я слышал, что он скупает ранчо в долине, решив напитать их водой из озера. Вы понимаете? Он выкачивает воду, чтобы снова разрабатывать рудник. Это займет примерно год. Вода вытечет в долину, и земли, почти ничего не стоившие раньше, дадут несколько урожаев эспарто ^[6], арахиса и даже хлопка. Говорят, Тед Брайан повелся на это, другие тоже продали свои земли.

Эли смотрел на него с таким отсутствующим видом, что Эмилио замолчал.

— Вам не интересно?

Какое это имело значение для Эли? Мишель Зограффи, может, и приехал в Карлсон-Сити, чтобы заняться своими делами. Но эти дела уже отошли на второй план.

По-другому и быть не могло, как для Мишеля, так и для него.

— До вечера. Хорошо вам отдохнуть.

Эли увидел старика Хьюго, который уже занял место в своем кресле и знаками приглашал подойти к нему, чтобы поговорить. Он сделал вид, что не заметил этого, и направился вниз по улице, пересек канал, который был пересохшим большую часть года, медленно поднялся по склону с другой стороны.