Капитан госбезопасности. В марте сорокового - Александр Логачев Страница 35

Кое-что из биографии Христины удалось установить еще вчера. Она сама рассказала, умело подведенная к этому его вопросами. Оказалась, что происходит она из польско-русской дворянской семьи. Родилась в Варшаве, русский язык знает с детства, на нем с ней говорила мать. А ее ненависть к коммунистам, как и предполагал капитан, имеет семейные корни. Ее отец погиб в двадцатом в сражениях советско-польской войны. А ее брат был польским офицером, попал в плен осенью тридцать девятого и сейчас находится, как она выразилась, «в русском концентрационном лагере».

Сегодня, в свою третью и последнюю ночь, они тоже еще и разговаривали.

— Завтра утром я ухожу, — сообщил капитан, поднимаясь в кровати и закуривая.

— Рано или поздно ушел бы… — произнесла она с философским спокойствием, оглаживая свои светлые волосы.

— Как думаешь, не попробуют твои друзья меня прикончить за ненадобностью?

— Ты путаешь их… — она все-таки поправилась, — нас со своими друзьями.

— Не так далеко твои друзья ускакали от моих. Сегодня мы с ними по их, заметь, просьбе промышляли чистой воды уголовщиной. Сперли солдатскую форму. Да еще путем разбоя.

Но Христину не поразило это известие.

— Невозможно сохранить руки чистыми, когда ведешь борьбу с таким грязным чудовищем, как коммунизм. А суть заключается в том, что движет человеком. Нажива или идея.

— Ну, вот видишь, а ты говоришь, не могут прикончить. Во имя идеи могут. Ты этого Миколу давно знаешь?

— Нет, недавно. Чуть больше, чем тебя. Но это не имеет значения.

— Почему не имеет?

— Не имеет и все, — почти отрезала она.

К его возможной кончине от рук ее сподвижников она отнеслась более чем равнодушно. Или совсем не верит в такую возможность, или ее это нисколько не тревожит. Впрочем, что мешает выяснить?

— Тебе, гляжу, все равно, почикают меня или нет?

— А кто ты мне? — Христина, повернув голову на подушке, обратила к нему лицо. — То же, что и я тебе, то есть никто. Или, как выражаются теоретики большевизма, «случайный попутчик», — она улыбнулась (за три дня она улыбалась так мало, что капитан помнил эти случаи наперечет. И как ни странно — улыбка не шла ее лицу. Может быть, настолько отвыкло ее лицо от улыбок?). — Ты попал на мою слабость, я попалась на твою силу. Вот и все.

— А о ком бы ты печалилась? — Шепелев сделал вид, что раздражен ее безразличием к себе (кстати, и на самом деле, где-то очень глубоко, был немного раздосадован тем, что не смог пробудить к своему воровскому персонажу более сильных чувств). — Только о себе, небось. Вон ты давеча о брательнике своем говорила. Про то, что он сидит в лагере. Тоже печали я не заметил. Сидит и сидит. Может, выйдет, может, нет. Короче, на всех тебе наплевать, кроме себя!

— Ты! — она вскочила в постели, выпрямилась, стоя на коленях, руки теребили край одеяла. Нагая и разгневанная. — Уголовник! Тупой и жалкий! Животное! Не пойму, почему ты ходишь на двух ногах. У тебя нет в жизни никакой цели. У тебя все сводится к ублажению своего брюха и отростка! Как ты — ты! — смеешь еще кого-то попрекать! И о моем брате ты не должен заикаться. Кроме брата, у меня никого не осталось. Никого. Совсем. Это последний человек…

Она упала в подушки и заплакала.

Капитан вышел на кухню. Выпить чаю и подумать. Что-то этот разговор в спальне (он уже про себя стал именовать комнату, где сейчас в одиночестве дрых Кемень, гостевой, а вторую — спальной) сдвинул в его мыслях, как сдвигают пальцы шулера колоду и в ней появляются новые карты, существенно меняющие игру.

Ночь помогает думам и предчувствиям. В том числе и оперативным предчувствиям. И вдруг капитану стало совершено ясно, как с ним собираются завтра поступить. Вот озарило его, бывает такое, братцы. Да, да, это в любом случае предположение, но уж больно простым и заманчивым должно казаться противостоящей ему стороне такое разрешение проблемы под названием «уголовник Жох», чтобы они, помучавшись, поколебавшись, не пошли на него.

«Ясно-то тебе ясно, — расслышал капитан внутри себя шепоток, — ну а как ты ошибаешься? Есть такая вероятность?» Ну, куда ж ей деться, ответил капитан капитану. Понятно есть. Тогда разработаем несколько перспективных планов. Если то-то и то-то, то тогда я поступлю так-то и так-то. Правда, как ни крути и не планируй, а жизнь твоя в любом из планов будет висеть на волоске. Только в одном случае, с нею, с твоею жизнью, ничего не случится — если уходить сейчас. Но это-то как раз и неприемлемо…

Капитан заснул только под утро, когда напольные часы отбили четыре удара. На кухне остался в чашке недопитый чай, а пепельницу переполняли папиросные окурки…