Пора созревания - Барбара Фришмут Страница 35

Это было уже не смешно.

На выходе из леса я нашла гриб, точнее, он нашел меня, неожиданно возникнув. Он был не столь великолепен, как экземпляр Августы. Но если обрезать бочки, покусанные зверушками, то вполне сгодится на жаркое. Естественно, я удержала победный клич, повела себя деловито: предложила Августе присоединить мою находку к своей. Августа заопасалась, как бы ее чудо не пострадало от подобной близости. «Да уж, — подумала я. — Самое позднее через полчаса оба гриба из-под моего ножа попадут на сковородку, и никто в жизни не определит, какой кусочек принадлежал красавцу, а какой уроду».

Мы прибавили шагу. В тени холод пробирал до мурашек, и я очень жалела, что оставила дома куртку. Соседка держалась как экскурсовод. Вот, мол, немного впереди растет большая липа, под ней стоит скамейка, на которой любил сиживать поэт Хуго фон Хофманншталь, ему там лучше всего думалось. Он никогда не выдавал это место своему другу Якобу Вассерману. Боялся, что тот придет и украдет его, Хофманншталя, мысли.

Мы уселись в машину. Я выглянула из окна и вдруг заметила шладмингер. Неужели Самур-оглы?! Но это был, конечно, не он. Совсем другой человек. Я просто позавидовала ему, тепло одетому, ибо сама уже тряслась от холода.

* * *

Дома я сразу включила отопление и побежала на кухню. Подруги расположились в гостиной и зашуршали страницами. Каждая находка, мнимая или подлинная, сопровождалась взрывом голосов, причем речь соседки звучала прагматично и уверенно, что и следовало ожидать: прагматизм у нее во всем.

Тем временем я резала хлеб, взбивала яйца, рвала в огороде последнюю петрушку, доставала из подвала большую чугунную сковороду. Грибной аромат заполнил кухню, кстати, запах при готовке был иной, чем при сборе. Я порезала грибы как можно мельче, чтобы их дух распространился по всему дому. Мои первооткрывательницы явно стали принюхиваться: из комнаты донеслось дружное хлюпанье носов.

Накрывая на стол, я услышала, как Пат вещает: дескать, граница между жрицей и богиней постепенно размывалась, и, похоже, в какой-то момент они слились. Я насторожилась: опять инкарнация? Но ведь одержимость — это несколько иное, нежели воплощение.

Пат перебили соседка и Августа, первая вообще не слыла молчуньей, а вторая, похоже, до сих пор пребывала в грибной эйфории: ее смех то и дело сотрясал стены.

К счастью, у меня имелась бутылочка охлажденного белого сухого вина. Усевшись за стол, мы подняли бокалы в честь трех Бетт.

— Вильбет, — кивнула Пат, — это точно Вильбет!

Я чихнула, наконец-то согревшись.

— А не является ли ваша рукопись сборником зашифрованных магических заклинаний?

Ученые дамы, включая меня, замерли. А не глаголет ли устами младенца истина?

— Это очень даже может относиться к концу рукописи, — оживилась Августа. — Но не к началу, оно выглядит связным текстом. Нам пока не известно, какое значение он имеет для последних страниц.

— Не считая писем Незими, о которых известно все и в то же время ничего. — Пат повернулась ко мне: — Господин Самур-оглы дает о себе знать?

Я кивнула, но не стала вдаваться в подробности.

— И временной разнобой не понятен. — Пат наморщила лоб. — То, что время познается субъективно, не ново. Но переписка людей, живших в разные века, по меньшей мере удивляет.

— А не путаете ли вы причину и следствие? И еще: почему именно эти двое? Бенедиктинка, носившая, возможно, имя древней богини, и турецкий дервиш с откровенно еретическими взглядами. В этом есть что-то нарочитое, — заметила соседка.

— Отнюдь! — Глаза Августы сверкнули. — Всегда можно установить взаимосвязи!

— Естественно, особенно если они существуют в голове, их придумавшей. — Соседка окинула нас трезвым взором.

* * *

Омлет быстро исчез с тарелок, причем никто не пожаловался на переедание. Соседка удалилась за очередным яблочным пирогом. Я разлила вино по бокалам.

Августа, навек соединившаяся со своим грибом, открыла диспут:

— Вопрос заключается в том, с чем мы столкнулись. Или перед нами выдающийся образец женского остроумия, или это религиозный трактат?

Пат подхватила:

— И вообще, речь идет об истории отдельного региона или об универсальных знаниях, значимых и для Востока, и для Запада, способствующих — извините за грубость — проникновению их друг в друга? Что мы получим, расшифровав письма? Не окажется ли результат ничтожен по сравнению с затраченными усилиями? Мне лично сдается, что данная рукопись не внесет ничего нового в разрешение главных вопросов, стоящих перед человечеством. Ну, какие такие особенные идеи могли выдвинуть Вендлгард и Незими?

Наступила моя очередь:

— Вы забываете, речь идет о переписке конкретных людей. Незими был поэтом — это общеустановленный факт. Вендлгард — чутье мне подсказывает — тоже хорошо владела пером. Меня настораживают все эти Хильдегард фон Бинген и Катарины фон Сиен. Не является ли наша рукопись умышленным палимпсестом? [33]Не хотел ли кто-нибудь спрятать под широко известными текстами оригинальное литературное произведение?

Ученые дамы воззрились на меня как на дурочку.

Августа первой взяла себя в руки:

— Скорее сочинение, которое могло стать фактом литературы при условии, что его все прочитали. Вспомни «Одиссею». Она дошла до нашего времени, потому что продолжает волновать людей. В ней дышит сама История.

— Сегодня — возможно, но тогда?

— История? — Вернулась соседка. — Я думаю, скорее роман, так вас всех послушать.

К счастью, яблочный пирог способен прервать любую дискуссию. Соседка ненадолго запихнула его в микроволновку, и, пока он приобретал свежесть, я поменяла тарелки на столе. Но стоило пирогу исчезнуть в наших утробах, как снова разгорелись прения.

У меня не было времени обдумать внезапно возникшие идеи, каждая из которых могла привести к разгадке, равно как и добавить путаницы. Тем не менее я попыталась обосновать свою версию.

Мои аргументы раз за разом отметались как неубедительные. Литература, заявляли мне, имеет значительно более короткий период полураспада, нежели любая наука, и, так как серьезная литература стала чересчур сложной, ее заменила массовая, и в будущем интеллектуальной прозе явно не грозит звездная судьба, ибо звезды — в противоположность высоколобому занудству — интереснее. При каждом таком выпаде я делала приличный глоток. Наверное, если сказать композитору: «Твое творчество слишком тяжело для восприятия, заменим-ка тебя синтезатором», то ему тоже ничего не останется, кроме как пить горькую.

Мне показалось, что все возможности быть понятой исчерпаны, и я замолчала. Тогда Пат процитировала валлийского поэта Тализина.