19-я жена - Дэвид Эберсхоф Страница 35

Многое из того, что мы знаем о церемонии «запечатления брака», стало нам известно из книги «Девятнадцатая жена». Чонси надел сорочку с высоким воротником, мешавшим его бороде. Элизабет была в простом темном платье с длинными рукавами и узкими шелковыми манжетами. Лидия обернула плечи новой кружевной шалью. Ее металлические заколки сверкали в лучах зимнего солнца. По словам Энн Элизы, Чонси и Элизабет выглядели торжественно, Лидия казалась беспечной. [53]

Бригам начал церемонию с запечатления Чонси и Элизабет. Церемония запечатления мало чем отличается от большинства христианских церемоний обручения. Разница, разумеется, заключается в том, что, вместо того что брак будет длиться «пока смерть не разлучит нас», мормонская пара остается соединенной в вечности. Хотя этот момент типично почитается как самый счастливый момент в жизни каждого члена Церкви Святых Последних дней, мы не можем сказать, что это было действительно так для Элизабет. «Она верила, что останется со своим мужем во веки веков, — эта мысль была ей утешительна, — но какой ценой? — задается вопросом Энн Элиза. — Моя мать стояла там, в Храме, и солнечные лучи освещали ее. Я полагаю, что, если когда-нибудь моя мать хоть на миг испытала сомнение, это было именно теперь». Рассказ Элизабет об этом событии практически весь уничтожен. Однако в обрывках бросается в глаза фрагмент одной строки: «…о моя вера!»

Обручив («запечатав», как говорят Мормоны) Чонси с Элизабет, Бригам повелел Элизабет отступить в сторону. Он поставил ее слева от себя, а на ее место встала Лидия, «которая буквально прыгала от радости». [54]Очень быстро Бригам соединил Чонси и Лидию в браке. Их клятвы также были подобны тем, что дают при венчании все христиане. Здесь, как и почти у всех христиан, брак должен был прекратиться со смертью. В жизни после смерти у Чонси будет только одна жена — первая, та женщина, которую только что отвели в сторону. Что чувствовала Элизабет, когда стояла там и слушала, как ее муж клянется посвятить себя девушке, почти наполовину ее моложе? Что она испытывала, понимая, что вот сейчас они вернутся домой, все вместе отпразднуют свадьбу, а затем ее муж проследует в спальню Лидии, чтобы консумировать брак, осуществив брачные отношения?

Нам придется полагаться на ее детей и на наше воображение, чтобы ответить на этот вопрос. Энн Элиза пишет: «После ужина новобрачные удалились в комнату Лидии, рядом с кухней. Отец еще раньше купил новую кровать с пологом на медных столбиках. Свет лампы отражался от меди, создавая в комнате экзотическое золотистое мерцание. Мама видела, как Лидия первой вошла в спальню, села на кровать и вынула из волос заколки. Волосы пушистой волной упали ей на плечи. Она расчесала их щеткой, и они засияли вокруг ее головы, словно нимб. Когда мой отец подошел к двери, Лидия протянула к нему руку и сказала: „Входи!“ Он закрыл за собой дверь, оставив мою мать у таза с грязной посудой».

Гилберт, незаконнорожденный сын Элизабет, наблюдал ту же сцену и описал ее в своем дневнике: [55]«Казалось, Лидия не может дождаться, чтобы вечер закончился. Пока мы ели, она все время постукивала ногой по полу, а потом заявила, что слишком устала, чтобы петь. Сразу после ужина она исчезла в своей комнате. Вскоре за ней последовал мой отец. Я помогал маме мыть тарелки и кастрюли. Потом вышел принести воды из колодца. Надо было пройти мимо окна Лидии. Я стал бы лжецом, если бы сказал, что не заглянул в окно. И увидел то, что ожидал, — гору плоти. Мне не по душе пришлась мысль, что они занимаются этим ради Господа Бога. Это ужасно — вот так увидеть собственного отца».

Надо сказать, что у нас имеются дневники и письма очень многих женщин, которые восхваляют тот день, когда в их дом вошла вторая (или третья, четвертая и даже пятая) жена. Появление сестры-жены означало, что женщина выполняет свои религиозные обязательства. Это означало, что она ровно настолько приближается к Небесам. С более практической точки зрения это означало помощь в домашних делах и, довольно часто, некоторое освобождение от осуществления супружеских отношений. Многих женщин радовало установление института многоженства. Но многих оно вовсе не радовало. Имеющиеся у нас свидетельства показывают, что Элизабет оплакивала ту ночь, когда она передала своего мужа другой женщине. Десятилетием позже одна из Первопоселенок описывала это так: «Часть моей души откололась в ту ночь и навсегда пропала». [56]

Вот любопытный постскриптум к первому шагу Чонси в многоженство: Бригам в том же месяце вступил, возможно, чуть ли не в одиннадцать браков. Их число остается предметом дебатов вот уже более чем полторы сотни лет. У меня мало надежды разрешить этот вопрос в данной работе. Судя по некоторым отчетам, 21 января 1846 года, в тот же день, когда он «запечатал» Лидию с Чонси, Бригам взял себе две жены — Марту Баукер (1822–1890) и Эллен Роквуд (1829–1866). Свидетельства об этих свадьбах далеки от идеала: в большинстве своем это свидетельства из вторых рук или заявления, сделанные много позже самого события. Однако, если учитывать секретный и противозаконный характер полигамии вообще, и особенно многоженства, касающегося лидера Святых Последних дней, вполне понятно, почему на бумаге оставлен столь малозаметный след этих событий.

5

По словам Энн Элизы, брачная ночь сильно затянулась. Как многие дома в Нову, дом Уэббов, хотя и удобный, был небольшим. Легко представить себе, как из одной комнаты в другую распространялись в нем шумы — по половицам, сквозь дверные щели — там, где дверь примыкает к косяку. «Мой отец пытался утихомирить Лидию, — пишет Энн Элиза в книге „Девятнадцатая жена“, — но той было все равно. Она визжала, как свинья, которой хвост подрезают. Кто-нибудь менее готовый прощать сказал бы, что ей хотелось, чтобы моя мать это слышала». Таково свидетельство из вторых рук, и таков пассивно-агрессивный тон, характерный для мемуара Энн Элизы; именно поэтому многие не придают этому свидетельству значения, считая его ненадежным. Нет сомнений, что Энн Элиза принимает здесь сторону матери, — ее пристрастность почти не завуалирована. Но если сравнить это с версией событий, изложенной Гилбертом, можно увидеть, что она более или менее близка к истине даже там, где ее тон слишком обострен. «В ту первую ночь, — пишет Гилберт в своем дневнике, — Лидия показала себя моему отцу, да и нам остальным тоже. Я ушел спать в конюшню, зная, что лошади гораздо более спокойны, и всегда предпочитая их общество».