Выстрел собянской княжны - Сергей Лавров Страница 35

— Она и в участок сама ведь пришла! — подсказал Кричевский, волнуясь. — Помните же, Леопольд Евграфович! Ей Розенберг просто так предложил, из неприязни — пройдемте, мол! И она пошла!

— Точно так! — закивал бородой Станевич. — Эко все сложно-то, господи! Жене расскажу — не поверит!

— Насчет супруги — исключено! — поднял руку Морокин. — Надеюсь, всем нам знакомо, что такое тайна следствия! Так вот, все здесь, до особого распоряжения — тайна! Кроме того, и этому можно найти логическое объяснение… Всему в жизни можно найти объяснение… Если наша девица Александра никак не тянет на резидента, то вполне возможно, что есть некто третий, имеющий власть над нею! Бывает такое, что для выполнения разных неблаговидных дел нанимаются разные проходимки и авантюристки, имеющие подходящую внешность… Тогда понятно отсутствие документов. Уж безопасностью и будущим таких негодяев никто не озадачивается — только деньги! Этот человек мог и выстрел умело совершить!

— Нет уж, позвольте! — не согласился Костя. — Мы все по многу раз слышали от самого Лейхфельда, что стреляла в него княжна! Она, конечно, сделала это неумышленно, но вряд ли человек на смертном одре стал бы сочинять такую небылицу, приписывая выстрел другому!

— Пожалуй, вы правы! — поразмыслив секунду, согласился Андрей Львович. — Тут я увлекся малость… Бывает. Но человек такой, я думаю, был и есть, и именно он удерживал свою лазутчицу здесь уже и после совершения ею выстрела, пока… пока нечто не свершилось, или не было ею до конца исполнено. Он мог, кстати, и пулю отравленную в револьвер подложить.

«Белавин! — холодея, подумал Костя. — Боже мой, это Белавин!.. А увесистая „вещица“, которая ей не принадлежала, — образец брони с завода!».

— Есть еще письма, господин советник юстиции! — уважительно обратился к Морокину становой пристав, будучи старше его летами, но находясь под впечатлением умственных способностей и энергии этого налысо бритого господина в жилетке.

— Да-с… Письма… — почесал голое темечко Андрей Львович, подвигал бровями, отчего у него смешно морщилась вся кожа на голове, до самого затылка. — Мне Розенберг их отдал… Тоже в них много загадочного, неясного… — он изогнулся в кресле, достал из кармана широченных брюк небрежно смятую пачку. — Писаны все от разных лиц, на разной бумаге, но чудится мне, что почерк один и тот же, хотя слог разный. Отдам я их своим приятелям-шифровальщикам в Академию Генерального Штаба. Может, тайнопись какая… И надо будет разослать запросы во все места, откуда эти письма пришли, чтобы сыскать людей, сию девицу знавших! Установление ее личности считаю сейчас для себя первейшей задачей! Много вопросов с этим может отпасть, а много может и появиться… География в сих листах, знаете ли… Ого-го! Вся империя, от моря до моря! Из Архангельска есть и даже из Петропавловска-Камчатского! Туда-то, разумеется, запрос посылать не станем: год ждать, не меньше, даже если с егерской почтой… Да и из Архангельска немногим быстрее будет, а время дорого! А вот есть здесь письмецо из Твери, от некоей баронессы N из гостиницы Гальяни — туда-то и пошлем. Сегодня же, с ночным поездом! У меня добрый товарищ есть в губернской полиции, я ему приватным образом записочку напишу, чтобы расстарался — послезавтра уже и ответ будем иметь! И в Великий Новгород можно послать — за неделю обернется! Этим и займусь!

Из другого кармана достал Андрей Львович крохотную записную книжечку, на манер дамских, с обложечкой из шлифованной яшмы.

— Составим план действий… Э, милейший Леопольд Евграфович, да у вас чернила засохли давно! И перья поломаны все! Вы что же — и не пишете тут ничего?!

Но Костя Кричевский уже стоял с чернильным прибором и двумя перьями перед своим новым обожаемым начальником. Морокин хмыкнул одобрительно и взял в руки перо.

— Итак, первое — рассылка запросов. Сие за мной. Второе — письма шифровальщикам, я… Третье — пулю химикам забросить, в медицинскую академию… Снова я…

— А я?! — не выдержал Кричевский.

— Имей терпение… Допросить дворника — так по сю пору и не допрошен, и все больничные свидетели… Это уж вам, господин становой пристав… Или же Розенбергу передайте. Главное, выясните, умела ли эта Александра обращаться с револьвером! Может так статься, что она и в руках его держать не умеет, не то что стрелять! А ты, Костя, поедешь завтра на Фонтанку, в дом известного коллекционера Филиппова… свезешь ему револьвер на экспертизу. Под расписку отдашь! Я тебе сейчас начеркаю вопросы, на которые следствие просит его ответить… да он человек в таких делах опытный, часто его привлекаем! Встретимся с тобой завтра, ровно в пять под часами… ратушу на Невском знаешь? Вот там, а то ведь у тебя часов нет, поди… чтобы не опаздывал. Свезешь револьвер — и ко мне. Ты мне завтра понадобиться можешь. Вот тебе деньги на дорогу… бери, бери! Не мои, казенные! Только платье непременно цивильное надень, не припрись в своей шинельке… Что еще? — он невидящим взглядом сосредоточенно посмотрел на Костю, находясь еще в кругу своих острых умозаключений.

— Об заключении судмедэксперта вы упоминали… — напомнил Кричевский. — Может быть, приобщим сразу к делу, чтобы не потерялось?

— Да-да, ты прав! Вот оно… Да в нем и нет ничего. Пулевой канал короткий, поверхностный, от центра тела наружу… Жизненно важные органы не задеты… Следов отравления нет. Причина смерти — остановка сердца, вызванная долговременным и обильным кровотечением. Вот, молодец, доктор Майдель, и одежду осмотрел… Следов пороха от выстрела в упор нет — какое уж тут саморанение! Приобщите, Леопольд Евграфович, будьте любезны! И попрошу, обо всех новостях — немедленно мне! Днем и ночью! В городскую прокуратуру или же в Гороховую, там дежурят круглые сутки и меня знают хорошо! Засим, позвольте откланяться! Весьма рад был знакомству! С начальником-то вашим, их высокоблагородием господином Мироновичем, мы давно в приятельских отношениях состоим. Жаль весьма, что не застал его. Не трудитесь, любезнейший Леопольд Евграфович! Останьтесь! Костя, проводи!

Андрей Львович решительным жестом надел котелок. Кричевский любезно подал советнику юстиции его подсохший «пальмерстон», помог натянуть вставшее колом пальто на плечи. Когда вышли они на темный двор полицейской части, когда дежурный городовой отворил ворота, Морокин, сидя уже в дрожках и разбирая вожжи, чмокая лошади, сказал:

— Ты добрый малый, Кричевский… Такими вся каторга забита! Мой тебе совет — держись от нее подальше и родителей слушай! Но, пошла!..

И он укатил в темноту, оставив бедного Костю с непокрытой головой, пылающими щеками, бурей чувств в груди и без единой здравой мысли в голове.

Впрочем, одна вскоре пришла, и Костя пошел распорядиться, чтобы городовые из ближайшего трактира принесли милой Сашеньке поесть. У нее ведь был трудный день…