Умереть на сцене - Ирина Комарова Страница 35

— Не то чтобы именно такими словами, — осторожно ответила я.

— Значит, еще хуже выражались. — Странно, но он выглядел очень довольным, поэтому я рискнула добавить:

— Скажем так, репутация у вас немного хуже, чем у медового пряника.

— А медовому прянику в театре делать нечего, — надменно заявил он. — Да, у меня репутация негодяя, и, прошу заметить, заслуженная репутация, многолетними трудами заработанная! Чтобы тебя эсэсовцем прозвали, это, согласитесь, постараться надо!

— А… зачем? — Нет, с этими артистами работать просто невозможно — здесь каждый первый своими откровениями меня в ступор вгоняет! И я чувствую себя не серьезным профессионалом, а девчонкой-бестолковкой. — Действительно, зачем вам это нужно?

— Разумеется, для удовольствия! И немного для работы. Вот вы палочкой в муравейник никогда не тыкали?

— Палочкой в муравейник? — Я окончательно потеряла нить рассуждений народного артиста.

— Именно! Очень увлекательное и познавательное занятие. Представьте: идете вы по лесу, или где там еще большие муравейники водятся, и вдруг перед вами инженерное сооружение — почти метр в диаметре и высотой по колено. Но это вам по колено, а мурашам, которые этакую махину выстроили, она, наверное, покруче любого небоскреба кажется. И вот они бегают, муравьишки, все при деле, свои дорожки у них, свои дела, дисциплина высочайшая. У каждого свое предназначение, каждый свой маневр знает и исполняет, ну просто не живые существа, а мини-роботы. А если взять палочку, да с замаха ее в этот муравейник воткнуть, да пошерудить от души. — Станислав Сергеевич, верный заветам великого Станиславского, настолько достоверно изобразил, как он втыкает воображаемую палочку и шерудит ею, разваливая воображаемый же муравейник, что меня передернуло. — Вот тут они и оживают! Тут они начинают уже не по дорожкам своим бегать, не по тому, кому куда предписано, а куда душа погонит! Кто с палкой воевать бежит, кто королеву их муравьиную спасать, кто яйца в безопасное место тащит, а кто и просто разбегается — таких тоже хватает. И наблюдать за этим весьма поучительно.

— То есть, — мне пришлось слегка откашляться, прежде чем я смогла продолжить, — вы хотите сказать, что театр — это что-то вроде муравейника?

— А разве нет? — тонко улыбнулся он. — Андрей Борисович — наша королева, в цехах костюмеры всякие, осветители и прочая обслуга, те потянут за рабочих муравьев и за солдат, администрация с бухгалтерией — это яйца-куколки…

— Интересное сравнение. — Я немного пришла в себя и даже заинтересовалась столь нестандартным подходом. — Про террариум единомышленников все знают, а вот чтобы театр был муравейником, это я впервые слышу. Только я не поняла, кто при таком раскладе артисты?

— Артисты? Артисты — это то, чем муравейник, в смысле театр, жив. Его дыхание, его сознание, его разум и чувства… божьи твари, созданные по образу и подобию его. Но если палочкой хорошенько так подковырнуть, то эти божьи твари превращаются в тварей вполне земных и ядовитых. И наблюдать за этими превращениями очень полезно. Такие иногда реакции выдают, пальчики оближешь! Я, когда Яго играл, всю роль на этом построил.

— Станислав Сергеевич, вы садист? — не удержалась я.

— Я артист, — поправил он. — Мне для того, чтобы сыграть, надо понять. А для того, чтобы понять, нужно увидеть и прочувствовать. Садист получает удовольствие, причиняя боль. А я просто ставлю и разыгрываю рабочие этюды.

— И-и… как? Получается?

— А как же! — Он просто лучился энтузиазмом. — Люди такие простые существа — все рефлексы на поверхности! Стоит только чуть подтолкнуть, наживку бросить или пару слов в нужный момент в нужные уши закинуть — и понеслось! Иной раз такой раздрай получается, что любо-дорого смотреть. Просто, как грибник, хожу с лукошком и собираю — эмоции, позы, выражения, жесты… иной раз простое движение бровей таким выразительным бывает. Главное, потом начинают искать виноватого и всегда находят меня. Понимаете? Не их собственная глупость, или жадность, или зависть, нет! Это я всегда виноват, хотя я всего лишь воспользовался ситуацией! Но мне это даже на пользу. Самому теперь трудиться почти не приходится, репутация на меня работает. У меня еще и в мыслях ничего нет, а у людей фантазия так начинает работать, только брызги во все стороны летят.

— И не жалко вам товарищей? Живые же люди, ваши собратья по искусству.

— Дураков жалеть бессмысленно, им это только во вред. А умные на мои провокации не ведутся. Марина, например, за столько лет ни разу не купилась. Жаль, что Господь не отмерил ей таланта той же мерой, что ума и порядочности. — Он помолчал мгновение и неожиданно фыркнул: — А может, и не жаль. Ведь если Марине при всех ее достоинствах еще и талант, это же термоядерная бомба была бы! И уж точно она бы в нашем театре не застряла бы, она бы в Москве, в заслуженно-народных, на «мерседесах» рассекала. Впрочем, Марина — она одна на весь театр такая. Она, да еще блаженный наш, Андрей Борисович. Галина тоже умна была, хоть и стерва. А остальной народишко, честно вам скажу, жалости не стоит. Подлец на подлеце и скотиной погоняет. Вот вы про колье спрашивали. Я, конечно, не знаю, откуда оно у Олега взялось — поди, украл…

— Украл? — вырвалось у меня. — Олег?

— А почему ж нет? Если возможность удачная подвернулась, что ж не украсть? Шура на такие побрякушки падкая, а зарплата наша не позволяет барышень дорогими подарками баловать.

— Но вы точно это колье у Олега видели?

— Ну, я же не ослеп пока. Сидел Олег эдак барином в кресле и колье это на пальце крутил…

— Стоп! Минуточку! Где это он сидел? Когда?

— На прошлой неделе, во вторник, кажется. Я из своей комнаты вышел прогуляться… я в Доме актера живу, знаете, здесь рядом, за сквериком? Общежитие гостиничного типа, там многие наши бесквартирные обосновались.

— А у вас что, тоже квартиры своей нет? — бестактно удивилась я. — Вы же народный артист, личность известная. Если похлопотать, то городская администрация наверняка пойдет навстречу.

— Похлопотать, — скривился он. — Это, значит, я кому-то потом всю жизнь должен буду? А потом, в оперном уже похлопотали за одного народного, успешно так похлопотали. Квартиру он получил шикарную, четырехкомнатную, кухня шестнадцать метров, два санузла, в новом доме и окна на две стороны — на юг и на север. Конфетка, а не квартира! Один недостаток — этот новый дом на самой окраине города стоит. То есть абсолютно, на северной стороне к окну подходишь, а там вид, как на картине Шишкина. Поля бескрайние! Пастораль!

— А с южной стороны? — зачем-то спросила я.

— О, там пейзаж индустриальный. Прямо под окнами автозаправка с мойкой, техобслуживанием и прочими радостями. Да черт бы с ними, с полями и с заправкой, главное — что оттуда до театра даже на машине почти час ехать. Ночью, конечно, быстрее, но днем, да по нашим пробкам… Не, лучше я в общежитии. А что, человек я холостой, зачем мне четыре комнаты и два санузла? Зато, как спектакль закончился, я грим снял и через полчаса уже в постельке отдыхаю, никуда ехать не надо. Опять же, к народу поближе. У нас звукоизоляция слабенькая, много интересного можно услышать. И не только услышать. Вдоль всего второго этажа общий балкон идет, если по нему гулять аккуратно, такого можно насмотреться — сериалы отдыхают!