Смерть кукловода - Екатерина Шелеметьева Страница 35

Коллекционер остановился и посмотрел на Стриженова горящими глазами.

Дмитрий подумал, что и у Солоновского был такой же горящий взгляд, такая же сила и энергия, когда он говорил о картинах и когда писал их. В сотый раз за последние дни Дмитрий отругал себя за то, что раньше мало интересовался живописью.

Тем временем Каменев продолжал:

— Даже если вы не разбираетесь в искусстве, главную мысль наверняка поняли. Мы с Игорем обожали живопись художников-передвижников, оба в ней разбирались. И это стало основой нашей дружбы, если это можно было так назвать. Очень быстро я понял, что Игорь не очень-то ладит с людьми и всячески их избегает. С холстами и красками ему было гораздо проще. Но затворничество еще никого не сделало счастливым. Поверьте, я разбираюсь в этом. — Он горько усмехнулся. — Потому я стал приглашать Игоря на мероприятия в галерею и в гости, в этот дом. Я показал ему любимые полотна, — коллекционер указал рукой на стену, где висели картины, — познакомил с влиятельными людьми, которые владели ценными коллекциями и могли стать клиентами «Контраста». Многие из них впоследствии обращались к Игорю.

Впервые в жизни у меня появился единомышленник, да еще столь одаренный. Мы часами обсуждали живопись, передвижников, мою коллекцию. Иногда говорили о работе, о моей и о его. И я с изумлением осознал, что Игорь не считает себя талантливым. Представьте, до недавнего времени он считал себя заурядным реставратором и копиистом. Да-да, именно так, заурядным. Это его собственное выражение. Вы можете в это поверить?!

Стриженов одновременно пожал плечами и взмахнул рукой, так как не знал, что ответить коллекционеру. Но Каменев не нуждался в ответе. Глубоко вздохнув, Петр Петрович продолжил:

— Он же мог скопировать любое полотно, так что сам автор не понял бы, где подлинник. Он видел картину насквозь, мог разобрать на кусочки и составные части, а потом собрать заново. Да, он не писал авторских полотен, но какое это имело значение? Игорь был гениален именно в том, что делал, и не знал об этом. Он думал, раз не может создать свое уникальное полотно, значит, не талантлив. — Коллекционер запнулся и некоторое время молчал, сутулился и печально смотрел вдаль, мимо Дмитрия и Марго. — Сейчас мне кажется, это я во всем виноват. Почему меня так поразила наивность Игоря? Почему я решил во что бы то ни стало рассказать о его гениальности? Нужно было оставить все как есть. А я стал возить его на выставки. Просил экспертного мнения, совершая покупки на аукционах. Восхищался, когда он с одного взгляда распознавал подделку. Я думал, что сделаю из него эксперта с мировым именем, помогу понять, насколько уникален и нетривиален его дар.

— Простите, — прервал Стриженов коллекционера, — вы платили Игорю за помощь на аукционах?

— Пытался, но он всегда отказывался. Говорил, что это не работа, а баловство, развлечение. Он не относился серьезно и, как мне кажется, не хотел этим заниматься. Впрочем, однажды, около года назад, он все-таки взял деньги. Но это был не аукцион, а розыгрыш. Одновременно невинная шалость и новый способ показать Игорю всю глубину его таланта.

— Расскажите, что произошло? — Стриженову показалось, сейчас Каменев скажет что-то очень-очень важное.

— Я попросил его написать портрет, якобы принадлежащий кисти Крамского. Предполагалось, что Игорь скопирует один из портретов мастера, но слегка изменит черты мужчины на портрете, так, чтобы он стал отдаленно похож на одного моего приятеля. Признаться, я дал Игорю фотографию этого приятеля. — Каменев едва заметно улыбнулся. — Простите, он очень известен, я просто не могу назвать фамилию. Да это и не важно. Игорь написал портрет. Я повесил его здесь, в библиотеке. Когда мы с друзьями собрались на партию в покер, мой приятель обратил внимание на картину. И я убедил его, что это жемчужина моей коллекции, работа кисти Ивана Крамского — идеолога и предводителя передвижников. Друг был в восторге. Он решил, что человек на портрете — его предок, еще бы, такое сходство, а картина — неизвестный шедевр, и захотел купить полотно. — Теперь уже Каменев улыбался открыто и весело. — Я назвал очень внушительную сумму, но мой друг даже не торговался, сразу же согласился заплатить. На следующий день он приехал ко мне с экспертом по живописи и с юристом. И эксперт подтвердил, что картина написана Крамским. Вы даже не представляете, какого труда мне стоило сохранять невозмутимый и серьезный вид, когда этот болван заверял нас, что картина подлинная. А он еще, как назло, разорялся не меньше часа: и мазки-то лежат идеально в соответствии с манерой автора, и цвета излюбленные, и краски настоящие, и подпись не оставляет сомнений. Понимаете, не оставляет сомнений, — по слогам произнес Каменев, не переставая улыбаться.

— И тогда ваш друг, уверенный, что полотно написано Крамским, купил его? — Дмитрий был удивлен и зачарован этой историей, она объясняла, откуда у реставратора появились деньги, и даже давала мотив.

Но Петр Каменев с улыбкой покачал головой:

— Ну что вы?! Это же дружеская шалость, розыгрыш, а не афера. Как только мой приятель предъявил договор купли-продажи, стал звонить в банк и договариваться о переводе средств, я признался в розыгрыше и рассказал, что портрет написал одаренный копиист Игорь Солоновский. Он скопировал один из портретов кисти Крамского, немного изменив черты лица героя, чтобы тот был похож на друга.

— Но вы же сказали, что тогда Игорь взял деньги, — растерялся Стриженов.

— Да, мой приятель все-таки купил картину и повесил ее у себя дома. Конечно, сумма была значительно ниже, чем за Крамского, но все-таки вполне существенна.

— Могу я спросить сколько? — сдержанно поинтересовался журналист.

— Двадцать тысяч долларов. Приятель сам оценил картину в эту сумму и перевел мне деньги. Я передал их Игорю. Он сначала не хотел брать эти деньги, говорил, за копию это слишком много. Но потом согласился. Сказал, потратит их, когда заслужит. Фраза странная, потому и запомнилась.

Стриженов согласно кивнул:

— И в самом деле странная. Но эта история многое проясняет. И все же я не понимаю, почему, когда я впервые позвонил, вы сразу предположили, что Игорь убит.

— Интуиция, — грустно ответил Каменев. — Интуиция и жизненный опыт. Вы знаете, Дмитрий Константинович, мне семьдесят шесть лет. Я уже давно живу на этом свете и очень давно соприкасаюсь с миром искусства и живописи. Я вижу, как этот мир влияет на людей. После той истории с картиной, после всех тех аукционов, на которые я возил его, Игорь изменился. Глядя на полотна, он больше не видел высокое искусство, он видел рынок, где каждый расхваливает свой товар, набивает цену, хитрит и спекулирует. Он узнал, что множество полотен, выставляемых на престижных аукционах и в галереях с мировым именем, не что иное, как подделки и фальсификации. И дороже продается та, которую лучше и громче хвалят. Мне стало казаться, что эти новые знания натолкнули Игоря на какую-то мысль или идею.

— На какую? — Стриженов почувствовал, что вот-вот нащупает нить, потянет и распутает весь клубок, поймет, что случилось с реставратором.