Вечная молодость графини - Екатерина Лесина Страница 35

Кузьке кивали, с Кузькой здоровались. Анечку облизывали взглядами и отворачивались, словно она, Анечка, ничего-то не значила.

– А когда получается, то и на площадку выходим. С собаками. Я тебе говорил, что у меня собака есть?

– Говорил.

От лязга, грохота и голосов закладывало уши. Ну и зачем Кузька ее приволок сюда? Лучше бы и вправду в кино повел. Или в кафешку. А собака… подумаешь, собака. Невидаль какая. У Анечки, если захочет, тоже будет.

– Кузь, привет, – девчонка подскочила, плечом потеснив Анечку, сунула в Кузькину руку ладошку, потрясла. – Не думала, что зайдешь. Знакомь. Я Валька.

Скорее Джульетта. Вполне друг другу подходят. У нее широкое лицо с плоскими скулами, нос картошкой и глаза чуть навыкате. Еще веснушки и прыщи, которые Валька прячет под челкой.

– Анечка, – представилась Анечка, раздумывая над тем, что пора бы домой.

– А Кузя мне про тебя рассказывал. Рада встретиться.

В Валечкиных глазах ни тени радости. Скорее злость и обида. Небось тоже сравнила и поняла, что проигрывает. Все проигрывают Анечке.

– А мне про тебя не рассказывал, – Анечка брезгливо пожала потную ладонь. – Приятно было познакомиться. Но мне пора. Тетя будет волноваться. Мне нельзя волновать тетечку. Ты же понимаешь…

Кузька растерянно кивнул. Он что, и вправду думал, что Анечка с воплем радости бросится на шею его подружке? Или что та растает, Анечку увидев? Идиот.

Господи, если бы кто знал, как Анечка устала от идиотов!

Выбравшись из клуба, она с наслаждением вдохнула холодный воздух. Кузька топтался сзади, не решаясь заговорить. Наконец Анечке надоело, и она спросила:

– Чего?

– Ну… Валька и я… мы просто дружим. Вот.

Просто дружим. Какой потрясающий наив! Конечно, Кузька дружит, а вот Вальке совсем не дружбы хочется. И если бы не ситуация, Анечка позволила бы этим двоим разбираться. Они друг другу подходят.

– Тебе не понравилось? – спросил Кузька, совсем понурившись.

– Я к такому не привыкла, – честно ответила Анечка, поправляя беретик. – Просто не привыкла, и все. И… и давай в следующий раз ты ко мне в гости придешь? Если охота, то и Вальку приводи.

Пусть посмотрит на жизнь, которой у нее никогда не будет.

– Я… да. Конечно. Приду.

Конечно, придет, куда он денется?

Закончив вскрытие, Адам сел на стул и, подперев подбородок локтем, уставился на тело. Он прикрыл глаза, чтобы не видеть лица или сведенных судорогой рук. Он мысленно отбросил все лишнее, известное и соответствующее протоколу, сосредоточившись лишь на том, что в протоколе не значилось.

Волосы.

Ногти.

Зубы.

Затем ладони и ступни. Шея. Мелочи, которые были вполне объяснимы по отдельности и вместе, но вызывали смутное беспокойство. Теория требовала подтверждения. Вероятно, двойного. Следовательно, Адаму вновь придется потревожить покой Татьяны.

Дверь отворилась бесшумно, но легчайший сквозняк выдал входящего. Адам обернулся. На пороге стоял человек, чье лицо скрывала лыжная маска. В руке человека была бейсбольная бита.

– Вы ошиблись местом, – спокойно произнес Адам, разглядывая гостя. Тот постучал битой по ближайшему шкафу. На пол со звоном посыпалось стекло. А производитель уверял, будто стекло небьющееся.

– Сюда иди, – шепотом велел человек, замахиваясь. Адам не сдвинулся с места, лишь вздрогнул, когда лопнуло второе стекло. Хрустнули банки с химикалиями, расплескивая содержимое. Автоматом загудела вытяжка, но запах формалина поплыл по лаборатории.

– Сюда иди, – повторил приказ человек, сделав шаг навстречу.

Адам поднялся.

– Потрошитель…

Хрустят осколки под толстой подошвой ботинок. Пляшет бита в руках. Надо было бежать или хотя бы оказать сопротивление. Однако Адам просто разглядывал посетителя. Рост около метра восьмидесяти пяти. Минус три сантиметра подошвы. Минус два сантиметра шапки, которая сидит неплотно. Вес – килограмм девяносто пять. Если принять во внимание узкие кисти, то телосложение исходно – атлетического типа.

– Ты меня выводишь! – человек пинком перевернул столик с инструментом, воззарился на вскрытое тело и замер. Бита в его руке опустилась, а затем резко взлетела, легла на плечо.

– Не стоит причинять вред телу. Мертвецы беззащитны.

– О мертвецах беспокоишься? Заботливый?

– Если вы повредите тело, это усилит эмоциональное потрясение родственников девушки и может быть чревато судебными исками или же уголовным наказанием.

Человек повернулся к столу спиной.

– А если я поврежу твое тело? Если возьму и… – он, ловко перехватив биту, ткнул Адама в грудь, почти опрокидывая. Затем нанес легкий удар по коленной чашечке. В живот, выбивая дыхание. И снова по ногам. Упав на пол, Адам сжался в комок и прикрыл голову руками.

Печально будет, если гость повредит пальцы.

Пинали. Размеренно. Выцеливая ноги и поясницу, пропечатывая жесткие носы ботинок в кожу, но вместе с тем тщательно рассчитывая силу удара.

– Слушай, ты, – сказал, пытаясь отдышаться. Адам мысленно добавил к легкому ожирению легкую же стенокардию. – Козел. Если ты. Еще раз. Тронешь Ольгу. Я разнесу. Тебе. Башку.

Бита впечаталась в пол в полусантиметре от головы. Треснула плитка, Адам же подумал, что подобный выход весьма привлекателен. Удачный удар, недолгая агония и свобода.

Неудачный удар – и долгая агония, которая закончится параличом и необходимостью существования на больничной койке в постоянном контакте с людьми.

– Понял? – вопрос подкрепили пинком по ребрам.

– Да, – ответил Адам.

– То-то же!

Незваный посетитель ушел, но Адам не сразу решился сесть. Он лежал, привыкая к боли, как когда-то привыкал к лекарствам. Когда же привык – перевернулся на живот. Уперся ладонями в пол, чувствуя, как раздирают кожу осколки стекла. Встал на колени. И снова сел, пытаясь отдышаться.

Наверное, разумно было бы позвать на помощь.

Но кого?

Графиня Надашди

Карлик плясал на углях, высоко подбрасывая факелы и подставляя раскрытые ладони под снопы искр. Лицо его оставалось серьезным и даже скучным, а на шутовском колпаке звенели бубенцы.

– Быстрей! – крикнул Черный бей и швырнул костью. Карлик, ловко наклонившись, принял кость покатым лбом, покатился по полу и задергал коротенькими ножками.

Дети и дворня разразились смехом.

Ференц Надашди оставался мрачен.

Эта мрачность его родилась не в бесчисленных схватках с турками, из которых Черный бей выходил победителем. Не от вида крови или мучений человеческих, но от тоски, родившейся в полумраке супружеской спальни, от любви, то переполнявшей герцога, то вдруг иссякавшей, подобно старому руслу. И тогда душа обнажала трещины, язвы и старые раны, в которых копошились черви недобрых мыслей.