Цена вопроса. Том 2 - Александра Маринина Страница 34

— Я даже подумал, что у меня тяжелый невроз, — признался он в заключение. — А ты что думаешь? Если у меня действительно невроз, то я не имею права начинать растить и воспитывать маленького ребенка, я его просто изуродую своим воспитанием.

Вера рассмеялась, звонко, но негромко.

— Костик, да ты здоровее всех полицейских, которых я знала! Ты абсолютно здоров. Если бы было допустимо такое выражение, то я бы сказала, что ты просто патологически здоров. Таких умных и в то же время здоровых вообще не бывает. Природа же скупая, она дает чего-то много, а остального по чуть-чуть, поэтому дураки обычно здоровее умных. На тебе природа явно ошиблась, отсыпала и ума, и характера, и психического здоровья щедрой рукой. Судя по твоим детям, с физическим здоровьем у тебя тоже все в порядке.

Они помолчали.

— Ты не хочешь приемного ребенка? — спросила Вера.

— Я боюсь. Боюсь, что не смогу опять пройти через это… Через постоянный страх, ежеминутное беспокойство… Боюсь сорваться, не справиться. И тогда Юля останется с ребенком и инвалидом на руках.

— Понятно.

Вера снова замолчала, глядя на Большакова серьезно и внимательно, без малейшего следа насмешки.

— Костик, в одной умной книге я вычитала замечательную по своей простоте мысль: нельзя ехать на машине, глядя в зеркало заднего вида. Понимаешь, о чем я?

— Не очень, — признался Константин Георгиевич.

— Тогда пойдем последовательно. Дорога позади и дорога впереди — это одна и та же дорога?

— Если это шоссе — то да, одна и та же.

— Когда смотришь в зеркало заднего вида на ту часть шоссе, которая осталась позади, можно сделать вывод о том, какое шоссе впереди?

— Ну, в принципе, можно, — ответил он, не особенно, впрочем, уверенно. — Полотно такое же… Хотя нет, не обязательно. Позади все могло быть гладко, а впереди колдобина или еще что-то.

— Хорошо, — кивнула Вера, слегка улыбнувшись. — Можно даже допустить, что колдобины никакой нет и шоссе такое же гладкое впереди, как и позади. Так можно вести машину, ориентируясь на зеркало?

— А другие машины? Другие участники движения? Они же меняются каждую секунду, и меняется вся дорожная ситуация…

Он запнулся.

— Ты права. Я идиот. Спасибо, Верочка.

Она, похоже, согрелась, стянула куртку и собралась встать с кресла. Большаков протянул руку, взял куртку.

— Сиди, я повешу. Хочешь чаю?

Вера отрицательно помотала головой.

Генерал Шарков приехал без опоздания, минута в минуту, велел подключаться, пока он сварит кофе. Впервые за все годы он собрался варить кофе только для себя, даже не предложил остальным. Это было так не похоже на Валерия Олеговича! И полковник Большаков понял, что генералу совсем хреново.

Орлов рассказывал долго и подробно, его все время перебивали вопросами, Вера что-то строчила в большом блокноте с твердой обложкой, который она пристроила себе на колени. Большаков то и дело поглядывал на нее и удивлялся: она совершенно не умела работать за столом, дома у нее все записи лежат на полу, и он множество раз видел, как она ползает на коленях вокруг своих материалов, то садясь по-турецки, то подворачивая ногу под ягодицы. Если нужно было что-то записывать, Вера предпочитала делать это как угодно — сидя на полу, на диване, в кресле, но только не за столом. Стулья и столы она использовала тогда, когда нужно было оглашать выводы и заключения.

«Обдумывание — это мое личное дело, — объясняла Вера. — А доклад — это работа, и все должно быть по-деловому».

Когда выслушали Бориса Александровича, Шарков требовательно посмотрел на Веру. Та легко выскользнула из кресла, в котором сидела, свернувшись клубочком, и Константин Георгиевич подивился ее совсем еще девичьей гибкости. Сам он, просидев без малого час в такой позе, разгибал бы ноги и спину медленно и со скрипом. Вера пересела к столу, поправила очки в красивой оправе, зачем-то дернула себя за выбившийся из прически кудрявый локон.

— Итак, что мы имеем? — начала она сухим строгим тоном.

Она всегда начинала так, словно перед ней сидели нерадивые ученики, но очень скоро, буквально через несколько минут, сбивалась на свой обычный тон, слегка насмешливый и, на поверхностный взгляд, даже будто бы легкомысленный.

Ребенок, выросший в деструктивной среде. Между родителями конфликт, мать занимается материальной стороной жизни, внимания и тепла сыну не дает. Зато отец много времени посвящает ребенку. Это особенно важно в первые три года жизни. О патологии беременности и патологии в родах сведений нет, поэтому говорить об органических поражениях центральной нервной системы на данный момент нельзя. Но родители ссорятся, и ребенок это чувствует. Идет сензитивный период, когда ребенок без критики воспринимает все происходящее, становясь на сторону одного из родителей. Совершенно очевидно, что Игорь принял сторону отца, доброго и внимательного. Дети очень наблюдательны, они прекрасно видят ложь и фальшь. Если мама постоянно лгала, рассчитывая на то, что ребенок маленький и ничего не поймет, то она глубоко заблуждалась. Если она ссорилась с папой, полагая, что сын этого не заметит, то заблуждалась еще глубже.

Трагедия произошла, когда ребенку было 12 лет, ранний пубертатный период, самый благоприятный для формирования ядерной психопатии под влиянием тяжелой психотравмы. В вину отца мальчик не верил, он искренне не понимал, как его папа, такой добрый и заботливый, мог кого-то убить, тем более свою жену. То есть ребенок получил двойную травму: внезапная и ужасная смерть матери и несправедливое, по его мнению, обвинение и осуждение любимого отца. Психопатия формировалась по параноидальному типу.

К тетке, опекавшей его, Игорь никаких чувств не испытывал, воспринимая сестру отца как неизбежное зло, которое нужно просто перетерпеть, коль уж нельзя до совершеннолетия жить одному. Людям подобного типа свойственно потребительское отношение к другому человеку, то есть использование его для реализации основной идеи. Можно предположить, что в подростковом возрасте основной идеей Игоря было «стать взрослым и помочь отцу доказать свою невиновность», а для этого вполне подходила тетка и вся ее семья — в любом случае это лучше, чем жизнь в детском доме. После освобождения отца из колонии и возвращения из армии Игорь, по всей видимости, рассчитывал использовать именно отца, как это ни парадоксально. Отец виделся ему источником главной помощи в деле реабилитации. Но Вадим Семенович от участия в деле отказался, оставив Игоря один на один с идеей доказать, что милиция плохая, прокуратура тоже плохая, суд ничем не лучше и была совершена огромная несправедливость. Впоследствии, уже после смерти отца, Игорь точно так же потребительски отнесся к своей жене Жанне: она была для него привлекательна ровно до тех пор, пока сочувствовала его борьбе и сопереживала. Как только ей надоела эта борьба и разговоры о ней, Игорю надоела и сама Жанна.

Опираясь на сведения о том, что Игорь не курил, не употреблял спиртного, не увлекался играми, можно с большой вероятностью утверждать, что он вообще не склонен к аддиктивному поведению, у него вряд ли формируются негативные химические зависимости. Ему не нужны искусственные стимуляторы, он ловит кайф от другого — того, что порождает у него более сильные эмоции.