Деньги на ветер - Эдриан Маккинти Страница 34

— Ох. А куда же я иду?

— Сама знаешь, — отвечает она равнодушно и медленно закрывает за собой дверь.

Иду по площадке. Мамина дверь. Тук-тук.

Открывает Рики. Выглядит хорошо. Голубая рубашка из чистого хлопка, американские брюки из хлопчатобумажного твила, мокасины.

— Здравствуй, дорогая. — Он целует меня.

— Ты сегодня красавец, — замечаю я.

— Мог бы сказать то же и тебе, — отвечает он.

— Но не скажешь.

— Обязательно скажу. Прекрасно выглядишь.

— Как она? — спрашиваю я, переходя на шепот.

— Как обычно. Я цветов принес. Чтобы приободрить.

— Ну какой же хороший сын!

— Хочу быть упомянут в завещании, — говорит он, ухмыляясь.

Беру его за руку, входим в комнату. Шторы здесь задернуты, свет потушен, только у алтаря горят свечи. Пыль лежит слоями, один слой поверх другого. Мама сидит у стола, который мы с Рики ей купили, за картами таро. Она даже не замечает, как я бочком подхожу к ней. На ней рваное платье, выставляющее на обозрение левую грудь. Лицо изможденное. Со времени нашей последней встречи она похудела, ничего не выражающее лицо, взгляд отсутствующий, как будто ее мысли сейчас где-то далеко-далеко.

— Привет, мам. — Я целую ее.

— Здравствуй, моя девочка, — отвечает она, мельком взглянув на меня, и снова погружается в карты. Не знаю, что она с ними делает, и знать не хочу.

— Она похудела, — говорю я Рики.

— Обменивает продуктовые талоны на свечи и заклинания жриц.

В комнате полно магического барахла. Боги и богини лукуми — прямо из Западной Африки. Некоторых я узнаю, но большинство совершенно незнакомые. Тут и представители других пантеонов: латунный Ганеш и его мать, Сарасвати. Фаянсовая Дева Мария. Молитвенные флажки из Тибета. Огромный вырезанный из дерева Аполлон.

Мама бормочет над картами.

— Она здорово сдала.

— Да нет, нисколько. Она молодец. — Рики качает головой.

— Что-то непохоже.

— Ты, в отличие от меня, редко ее видишь, — говорит брат с улыбкой, призванной показать, что он меня не осуждает.

— Эти сучки взяли ее на крючок со своей магией. Они у меня живо забудут о ее продуктовых талонах, — грозно заявляю я.

— Я ведь приношу еду, так что все нормально, — успокаивает меня Рики.

— Ну просто святой, да и только, — признаю я, улыбаясь несколько саркастически.

Тишина. Секунды превращаются в минуты. Клаустрофобия. Встань. Походи. Я снова замечаю, что отцовский прах исчез с полки камина. Даже думать не хочется, что она с ним сделала.

Проходит еще некоторое время. Еще сколько-то удушающих секунд. Господи, до чего же я ненавижу эту квартиру!

— Извините, не могу тут больше, — выпаливаю я.

Рики кивает:

— По крайне мере скажи маме, что уезжаешь за границу.

Она задремала. Становлюсь перед ней на колени, беру ее руки, целую. Она смотрит на меня, в желтых глазах появляются искорки.

— Моя дорогая, — бормочет она.

— Мам, я сейчас пойду. Уезжаю ненадолго.

Она понимающе качает головой и вдруг, как будто завеса на мгновение приподнимается, говорит:

— Будь осторожна.

— Обязательно.

Рики выходит проводить меня на лестничную клетку.

— Не забудь свои бумаги. — Он вручает мне анкеты, присланные из Министерства внутренних дел. За них, разумеется, предстоит заплатить, но после оплаты я стану обладательницей столь желанного и столь же недоступного большинству кубинцев разрешения на выезд из страны.

Выездная виза. Ключ от двери тюремной камеры.

Подношу конверт поближе к свету и целую.

— Как же случилось это чудо? Вероятно, все-таки ты подсуетился?

— Будь я личным секретарем гребаного министра, и то о таких вещах не стал бы просить. Нас бы всех отправили на плантации.

— Тогда как же?

Пожимает плечами:

— Загадка.

— Это точно.

Последний акт.

Первые часы после полуночи.

Когда все соглядатаи спят.

Стук в дверь квартиры.

Кого это черт несет?

Открываю.

— Так ты, значит, действуешь через мою голову? — с горечью спрашивает Гектор.

От него разит ромом. Взгляд затуманен.

— Клянусь, нет.

— Значит, Рики?

— Я его не просила.

— То есть он хлопотал по собственной инициативе?

— Мне он сказал, что ничего не предпринимал.

Гектор протискивается мимо меня в квартиру, садится на мою кровать.

— Долго не могу. Анне сказал, иду подышать воздухом. Выпей, — говорит он, протягивая мне фляжку.

— Спасибо, не хочу.

— Мать вашу, Рики и Меркадо. Останешься в Штатах — мне конец. Моей семье — конец. Твоей — тоже. Всем нам.

— Да я вернусь.

Он встряхивается, как мокрая собака.

— Я все еще, знаешь, могу им сообщить. Могу сообщить в ГУР или в министерство, что ты собираешься в La Yuma. Мог бы сказать, будто ты мне говорила о намерении там остаться, — рявкает он.

— Но ты же не сделаешь этого, Гектор.

— Не сделаю? — спрашивает он.

— Нет, — настаиваю я.

Он изо всех сил ударяет кулаком по кровати. Пугаюсь: если он начнет искать разрешение, перевернет все в комнате вверх дном. Соседи в коридоре, один телефонный звонок — и Гектора обвинят в злоупотреблении служебным положением. Но он уже выдохся.

— Нет, пока я не намерен становиться chivato. — Гектор вздыхает.

Прикладывается к фляжке, тяжело поднимается с кровати.

— Надо идти, — поясняет он.

В дверях хватает меня за руку, притягивает к себе, шепчет:

— Не езди никуда, Меркадо.

Я избавляюсь от его захвата простейшим приемом айкидо.

— Черт! — Он смотрит на меня так, будто я его оскорбила.

— Послушай меня, Гектор, я не дура. Да, я собираюсь сам знаешь куда, но обещаю: я вернусь. — Голос тверд, как сталь. — А теперь тебе лучше отправиться домой, Анна будет беспокоиться.

Он смотрит в пол, но не двигается.

— Ты поэт, Меркадо, — произносит он наконец.

— Не знаю, откуда пошли такие слухи.

— Пиндара читала когда-нибудь?