Год сыча - Александр Аде Страница 34

– Надо же, в первый раз не надо загонять тебя домой, – удивилась мама.

На кухне пахло табачным дымом. В своей комнатке я расстелил постель, улегся, почти мгновенно скатился в сон и увидел себя – Шерлока Холмса, схватившегося с преступником на краю скалы. Небо было черным. Под нами кипела белая вода. Потом я сообразил, что это Рейхенбахский водопад, а мой противник – профессор Мориарти, вернее, Серый в развивающемся черном плаще. Его глаза по-волчьи горели. Он душил меня, намертво вцепившись в горло железными пальцами, а мои руки были слабы и бестелесны. Появился отец. «Помоги мне!» – закричал я отчаянно. Но он стоял и улыбался. Когда я проснулся, его улыбка еще витала в наполненной солнцем комнате…

* * *

9 октября. Вторник. Вливаю хмельной напиток в кружку и устраиваюсь в кресле напротив телика. Притащив стул, Сероглазка примащивается сбоку. В ее ручонке чашка, заполненная на треть. Пиво она еле терпит, предпочитая чай с вареньем, но ей хочется сделать мне приятное.

Вот уже месяц смотрю местные криминальные новости со смешанным чувством, которое толком и объяснить не в состоянии. Пожалуй, главная его составляющая – ожидание этого. Но что-то смутное внутри меня отчаянно сопротивляется, не хочет, чтобы это произошло.

Появляется заставка новостей.

– Охота тебе такую гадость смотреть, – морщится Сероглазка.

– Погоди – всего пять минут. Потом переключай на свой сериал.

С видом жертвы она уставляется в ящик с рожками. Когда же на экране появляется новость дня: труп бизнесмена и депутата, застреленного у своего подъезда, вскрикивает жалостливо:

– Господи, за что ж его?

На земле, запрокинувшись на спину, лежит Серый. Немалый чин из городской прокуратуры сообщает, что следствие разрабатывает несколько версий. В общем, несет обычную галиматью, которая действует на обывателя успокаивающе, как валерьянка или бутылочка пива.

Снова показывают Серого, сыгравшего свою роль в суетном спектакле под названием «Жизнь» и валяющегося теперь ненужным театральным реквизитом. Вскоре его погребут с полагающимися почестями, и он исчезнет со сцены, будто и не существовал на земле.

Свершилось. Но нет в моей душе и малой крохи мстительного ликования – только опустошение, точно из меня вытащили внутренности. Как обещал, переключаю каналы, ухожу на кухню и звоню Акулычу.

– У трубы, – беспечно басит он.

– Сейчас в новостях передали про убийство…

– Ну как же-с. Пулька аккуратненько в черепок. Между прочим, я, как только узнал, почему-то сразу тебя вспомнил, шалунишка. Ты ведь шибко убиенным интересовался. Если честно, не ты его?..

– Не я, вот те крест.

– Спасибо, родимый, утешил на старости лет.

– Передали, что его вроде бы грохнули из винтовочки с оптическим прицелом. Или я ослышался?

– Из нее, батюшка. А тебя енто, видать, не слишком устраивает? Понимаю. Ежели б его повесили тыквой вниз, было бы не в пример симпатичнее. Да, кровь из ушей – зрелище приятное во всех отношениях. Или эстетичнее ножичком: чик-чик – и много красивых ранок?..

Отключаюсь, иначе заболтает вконец. И задумываюсь. Ерунда какая-то. Винтовка никак в мою схему не вписывается. Ну никак.

Сижу, слепо уставившись в темноту за окном. Проносятся огни машин, горит на перекрестке светофор. Вроде бы надо порассуждать рационально, тем более, есть о чем, но размягченные пивом мозги не желают мыслить категориями чистого разума, им подавай патетику и сусал.

«Вот и Серый, – думаю я, – отправился звездной дорогой вслед за Клыком и Чукигеком», – и нет в моем сердце ни сострадания, ни печали.

Нарочно держал он шлюх в том самом доме, где рос с деспотом-отцом и забитой матерью, или совпало так? Не знаю. Но почти уверен: не просто так делал он проститутками девочек вроде Леточки, живущих в недоступном ему мире. Интеллигентность вызывала в нем лютую ненависть. Не побоялся даже посадить на иглу брата всемогущего алюминиевого короля. Наверняка ведь понимал: чревато, но злоба оказалась сильнее.

Смерть Серого на моей совести. Но сильно ошибется тот, кто решит, что так я отплатил за унижение и побои. Серый должен был сгинуть. Я – всего лишь орудие Судьбы.

Неожиданно вспоминаю, как Серого – тогда ему было лет тринадцать – отлупили старшие пацаны из соседнего двора. Он сидел, согнувшись дугой, за выкрашенным синей краской дворовым столом, выл и всхлипывал, расставив локти и спрятав лицо. Плечи ходили ходуном. Странно было видеть его, самоуверенного, вечно изгалявшегося над нами, плачущим и несчастным. Мы – Щербатый, Гудок и я – растерянно стояли рядом и молчали.

Значит, было в нем что-то человеческое. Только куда девалось потом?

* * *

12 октября. Пятница. Глаза Чукигека номер два, отгородившись прозрачно поблескивающими стеклами очков в тонкой золотой оправе, глядят на меня холодно и неприступно. Бескровное лицо, плотно сжатые узкие губы. Если бы не прыщики возле носа, решил бы, что общаюсь с манекеном. Он сидит, сросшийся с креслом и огромным столом, как часть кабинета, отполированная и начищенная, – безупречный механизм, вроде швейцарских часов. Глядя на него, представить себе невозможно, что он когда-то встает из-за стола, ест, тужится в туалете, возится с детишками, спит с женой.

– Можешь позвать своих архаровцев, – говорю я. – Пусть разденут меня догола и обшмонают: не запрятан ли диктофончик в дупле зуба или фотик в зрачке. Мы можем выйти куда угодно, если подозреваешь, что твой кабинет на прослушке или боишься камеры наблюдения.

– Зачем? – В Чукигеке на миг пробуждаются человеческие чувства; он приподнимает брови.

– Чтобы ты убедился: сыч Королек не собирается тебя подставлять. Я пришел просто и открыто спросить: это ты заказал Серого? И жду такого же ясного ответа.

Чукигек молчит. Его лицо еще сильнее бледнеет, рот превращается в тонкую бескровную линию.

Пауза длится, растягивается, беззвучная, бесконечная…

– Спасибо за откровенность, – говорю я.

И ухожу. Уже перед самой дверью притормаживаю и, обернувшись, бросаю последнюю реплику:

– Ты провел свое собственное расследование, не так ли? И только потом, когда получил неопровержимые доказательства?..

Но и на этот вопрос ответа не получаю. Уменьшенный приличным расстоянием, Чукигек номер два неподвижен и безмолвен, как Будда – маленький божок алюминиевого царства.

* * *

16 октября. Вторник. Центр города. Полуподвал. Пивной бар. За стеклами, заштрихованными мелким ледяным дождем, спешат прохожие, мелькают огни автомобилей, горят магазинные вывески и витрины. Там неуютно и мокро. А здесь славно и тепло.

Отпиваю из кружки пиво. Сидящий напротив меня Акулыч с наслаждением проделывает то же самое, крякает и откидывается на спинку стула.