Семь сказок о сексе и смерти - Патрисия Данкер Страница 34

В моей деревне двадцать шесть человек. Кроме меня — ни одного иностранца. У всех остальных своя земля, или работа на винограднике, или и то и другое. У меня — работа в городе; об этом говорят, мне завидуют, мне много платят. Я — диктор радиокурсов английского языка. Радиостанция вещает на весь регион. Я веду по три часовых занятия в неделю в течение учебного года и пять специализированных профессиональных уроков — каждый по восемнадцать минут — с дополнительными диалогами. В каникулы они выходят в эфир каждый вечер, в одиннадцать. К ним я тщательно готовлюсь, все записывается заранее. Если вы хотите получить от курсов реальную пользу, вам следует купить наши сопроводительные буклеты — они продаются отдельно.

Передачи в прямом эфире — это пытка. Все накладки, которые могут произойти, непременно происходят. Учителя, которые записывают мои занятия или используют их вживую во время уроков, говорят, что прямые передачи держат всех в радостном напряжении. Чудовищнее всего оказалась одна из наших выездных сессий, когда мне в голову пришла светлая мысль проинтервьюировать английских отпускников на пляже в Карноне. Их привезли автобусом из Лутона и они, видимо, проводили время в расслабленной подготовке к вечернему погрому окрестных баров. Первая же загорающая туша сулила успех: огромный розовый волосатый живот и замусоленный белый носовой платок, завязанный узелками по краям, прикрывающий шесть блеклых волосков посреди скопления рыжих веснушек.

— Простите, сэр, мы — журналисты с “Радио Катар”. Вам тут нравится?

— Отвали, приятель! — добродушно прорычал он, и мне пришлось поспешно ретироваться в чащу пляжных зонтиков.

Вот какая у меня работа. Стоит ли говорить, что мне и в голову не приходило устроиться в Париже.

На следующее утро приехал boulanger, и мы все собрались вокруг него, чтобы обменяться сплетнями. Никто не хотел признаваться, но мы ждали парижан. Вот и они, в спортивных костюмах, собираются на пробежку. В такую жару? Ух ты, да она красотка — длинные темные волосы, завязанные в конский хвост, светло-зеленая футболка оттеняет оливковую кожу. Оба так и не сняли темные очки — такие, что огибают глаза, вроде лыжной маски. Оба элегантны, как преуспевающие гангстеры.

— Bonjour.

— Bonjour.

— Bonjour, madame.

— Четыре шестьдесят.

— Merci, madame.

Говорит она.

Он ничего не произносит. Оба улыбаются, но почти незаметно.

Они удаляются трусцой. Она размахивает багетом как винтовкой. У нее очень красивая фигура. Мы все восхищены.

— Ну?

— Pas grande chose [54].

Нам не удалось получить никакой конкретной информации. Давайте вернемся и еще раз посмотрим на “мерседес”.

С недавних пор черный “мерседес” приобрел мифический ореол. Мы заглядываем внутрь, на затемненных окнах остаются следы нашего дыхания. Мы хотим увидеть гладкую обивку, приборную панель, которая ночью светится красным огнем, мобильный телефон в маленькой кожаной кобуре, покрытый ковром пол. Ни пакетиков с чипсами, ни карт. Яснее всего мы видим собственные лица, искаженные гримасами любопытства.

— Как тот, в котором она погибла. Год назад.

— Я там была, — шепчет Клодия, и мы все в изумлении выпрямляем спины. — Да, была. Неделю спустя. Я в тот день поехала в Париж на автобусную экскурсию с бабушкой. Я жила у двоюродных братьев в Оксере. А я же раньше не бывала в Париже, так что мы решили съездить. И водитель провез нас мимо моста Альма, где на траве возле вечного огня цветы, и мы даже проехали сквозь тоннель. И водитель ехал очень-очень медленно, и показал тот столб, в который врезался черный “мерседес”, и она умерла. Стоило ей только найти любовь и счастье.

— Ты все сочиняешь! — рявкает Оливье.

— Нет. Она же ездила в Оксер. В сентябре. На неделю. Не помнишь разве? — вмешивается Симона.

Симона — тетка Клодии. Это семейная ссора. Все ссоры в нашей деревне — семейные. Мы все родственники, исключая меня. Клодия обижается и уходит. Ее правдивость поставили под сомнение. Оливье по-прежнему сомневается.

— Я не верю, что она ездила в Париж.

Но мы уже вспоминаем прошлогодние события и внутреннее устройство Парижа. Им надо было пересечь реку? Конечно, раз они ехали со стороны “Рица”. А где “Риц”, на площади Согласия? Нет, там отель “Крийон”. Риц на площади Вогезов. У кого-нибудь есть карта Парижа?

Мы заглядываем внутрь “мерседеса”. Бардачок закрыт и, возможно, заперт. Нам подмигивает красный глазок сигнализации. Парижане не держат на виду карту своего города.

На следующий день я читаю по радио школьный диктант. Это последняя передача перед les grandes vacances [55].

В нашу деревню приехали отпускники.

Они сняли дом с бассейном.

Они ездят на большом черном “мерседесе”.

Они приехали из Парижа.

Они занимаются спортом — ездят на велосипеде, плавают, совершают пробежки.

Они не любят загорать, а ужинают очень поздно вечером.

Они продолжают вести себя так, как будто живут в Париже.

Зеленая скамейка на площади проседает под тяжестью наших догадок. Мы слышим, но не видим, как они пользуются бассейном. При этом — никаких радостных воплей или заигрывания друг с другом. Никакого хихиканья, возмущения, угроз, никаких обычных для летнего бассейна звуков. Мы слышим почти одновременный всплеск — они ныряют — дважды в день, со зловещей регулярностью, очень рано утром и в самом начале седьмого, когда солнце начинает клониться за гору. Каждое утро и каждый вечер они по полчаса рассекают голубой хлорированный прямоугольник равномерными гребками, а затем вновь появляются в черных спортивных костюмах и мерной рысцой исчезают в долине.

Как будто тренируются, а не отдыхают.

Должно быть, в Париже очень дорого ходить в спортзал. Может, они поэтому сюда приехали.

— Я однажды ездила в Париж, — говорит Симона, — перед самым Рождеством. С сестрой. С той, которая в Озере. Мы покупали подарки в “Самаритэне” [56]. Представляете, на улице продавали омелу по тринадцать франков за пучок!

Все завсегдатаи зеленой скамейки обращают к ней взоры. Омелу можно взять в саду кузенов из Озера. Можно поехать на моей машине. Это старый тарантас, но мы впятером там вполне разместимся. Мы потратим день на то, чтобы связать небольшие пучки красными ленточками. Можно продавать их по десять франков, забить всех конкурентов и потратить деньги в Париже. Мы начинаем планировать, как проведем уикэнд в сверкающем зимнем городе благодаря красным ленточкам и лживым поцелуям под омелой.