Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек - Эдмунд Криспин Страница 34

– Хорошая вещь, – прокомментировал Фен, – театральная, но хорошая. Тебе непременно нужно на нее прийти, Найджел. Это музыкальная битва между религией и романтизмом, между Эросом и Агапе [88]. – Найджел кивнул, озадаченный такой афористичной манерой речи. Дональд Феллоуз отправился на ночлег в один из гостевых покоев колледжа, предварительно забрав некоторые вещи из своей спальни под присмотром полицейского.

* * *

Облако сонливости опустилось на Фена, Найджела, сэра Ричарда и инспектора. Теперь даже двое последних с видимым трудом поддерживали свой интерес к случившемуся. Да и то сказать: время приблизилось к полуночи. Инспектор вернулся к предмету обсуждения, что стоило ему героических усилий, и предпринял попытку кратко изложить суть дела и подвести итоги.

– Разумеется, кое-что осталось дорасследовать, – заключил он, – а именно: алиби других лиц, причастных к этому преступлению; вопрос, вылетела ли пуля из того пистолета, который мы нашли (хотя я лично не сомневаюсь, что именно так оно и было); затем вопрос о завещании молодой леди; вопрос о владелице кольца; и два-три других, менее важных момента.

Сэр Ричард небрежно швырнул в камин спичку, которую несколько раз безо всякого толку подносил к чашечке своей трубки.

– Для меня остается загадкой, – сказал он, и при этом на его лице появилось подобающее случаю заинтригованное выражение, быстро, однако, исчезнувшее, – каким образом была убита эта девушка. Могли ли застрелить ее снаружи, как вы полагаете, а окно?.. – Он подчеркнул недостаток уверенности в этом предположении, прибегнув к апосиопезе [89].

– Даже если закрыть глаза на имеющиеся пороховые ожоги, – произнес инспектор, – не могу представить, каким образом это возможно. Если бы кто-то стрелял в нее с галереи, Уильямс заметил бы. Если мистер Феллоуз и мистер Барклай говорят правду, из комнаты напротив в нее не стреляли. Со всем к вам уважением, сэр, – при этом во взгляде, которым он одарил Фена, не было ни малейшего намека на уважение, – не понимаю, как возможно что-то, кроме самоубийства. Конечно, я не должен делать поспешных выводов, – тут он кивнул, по-видимому, одобряя собственное великодушие и широту подобного подхода, – но, честно говоря, на мой взгляд, в этом практически нет никаких сомнений.

– Уверен, мы можем смело передать дело в ваши руки, инспектор, – сказал сэр Ричард с некоторым усилием. – А теперь – на боковую?

Чувство облегчения, вызванное этим предложением, как это ни странно, побудило всех задержаться за приятной болтовней. В конце концов сэр Ричард и инспектор удалились, Найджел замешкался на несколько минут. Фен оставил в стороне как свою театральную мрачность, так и неестественный энтузиазм и выглядел явно опечаленным.

– Поговори со мной, – попросил он, – об абстрактной справедливости.

– Абстрактной справедливости? – пробормотал Найджел.

– Паскаль утверждает, что человеческое понимание справедливости совершенно относительно, – сказал Фен, – и нет преступления, которое бы в одно или другое время не признали бы благим деянием. Он, конечно, путает всеобщий закон морали с действиями, необходимыми в силу временной целесообразности. Но даже если ему поверить, я считаю, что инцест опровергает его высказывание: он был равно осужден повсюду. – Он вздохнул. – Вопрос в том, справедливо ли отправить кого угодно на виселицу за убийство этой молодой женщины? Ведь она, похоже, использовала свою женственность самым что ни на есть аморальным способом – как средство властвовать над другими, на манер маркизы де Мертей [90].

– Ну, она и в самом деле была чувственной женщиной, – сказал Найджел.

Джервейс Фен рассматривал идею о склонности Изольды к чувственным наслаждениям без всякого энтузиазма. Казалось, в его душе происходит борьба в духе трагедий Корнеля.

– Ох, не нравится мне это, – проговорил он. – Совсем не нравится.

– Ты думаешь, что знаешь, кто ее убил?

– О, да. Возможно, мне следовало бы так определить условия задачи: подходит под них один-единственный человек, и не составит особенного труда выяснить, кто именно сей единственный. Впрочем, тут не без затруднений, в которых еще предстоит разобраться. Возможно, я не прав… – Его голос выдавал некоторый недостаток уверенности в этом последнем пункте. – Эта Макгоу… – Тут он оборвал себя, спросив: – Ты влюблен в Хелен?

Найджел взвесил возможные неприятные последствия своего ответа.

– Я едва знаком с ней, – сказал он, надеясь уклончивостью заставить Фена продолжить, но тот лишь покачал головой.

– Дай-ка я пройдусь с тобой до ворот.

Полумесяц, завалившись набок, висел над огромной башней. Воздух, прогретый до такой степени, что разом иссушал все физические силы, предвещал неминуемую резкую смену погоды. Они устало тащились через квадратный двор, где изящно-манерные очертания архитектуры Иниго Джонса [91]приобрели в темноте зловещий и даже какой-то развратный вид. Это напомнило Найджелу рассказ Уилкса о привидении.

– Интересное добавление к легендам колледжа, – заметил он.

– Скажи мне, Найджел, – промолвил Фен, чьи мысли были заняты другим, – ты был здесь на праздновании кануна Дня Всех Святых три-четыре года назад?

– Когда весь колледж в голом виде плясал на лужайке в лунном свете? Да, меня пригласили – в результате получил дисциплинарное взыскание в виде штрафа, который должен был платить несколько недель в профессорской коммон-рум.

– Да, вот были денечки! А как там обстояло дело с феями и эльфами?

– Мы сосчитались в течение вечера и обнаружили присутствие незнакомца среди нас. Но был ли это эльф или просто один из донов [92], так никогда и не узнали.

– Не нужно мне было думать, что вычислить так уж сложно. – Фен вздохнул. – Мы все становимся стандартными и нормальными, Найджел. Божественный дар чисто абсурдных речей и поступков атрофирован. Поверишь ли, один мой ученик на днях имел наглость упрекать меня за то, что в качестве примера чистой поэтической изобретательности я читал ему пассажи о Фимбль-Птимбль и Квангль-Вангле [93]. Уж будь благонадежен, я поставил его на место. – В полутьме было видно, как сверкнули его глаза при воспоминании о своем торжестве. – Но в наши дни нет больше эксцентричности – совсем нет. За исключением, конечно, – тут он остановился и показал на что-то пальцем, – вот этого.