Досье «ОДЕССА» - Фредерик Форсайт Страница 34

Ульрик, как завороженный, смотрел на командиров в стальных касках и защитных очках, бесстрашно возвышавшихся над открытыми люками. С той минуты жизнь одиннадцатилетнего мальчика круто переменилась. Выходя из кинотеатра, он поклялся, что рано или поздно станет командиром танка.

На это у него ушло девятнадцать лет. И вот на зимних учениях 1964 года в лесах вокруг Бад-Тёльца он возглавлял экипаж своей первой машины – американского М-48 «паттон».

А для «паттона» эти учения были последними. В лагере танкистов уже ждали новенькие французские АМХ-13 – ими перевооружали армию ФРГ. И через неделю Ульрик получил в свое распоряжение более маневренную и лучше вооруженную машину.

Франк оглядел черный крест новой немецкой армии на башне, а под ним – собственное имя танка, и ему стало грустно. Хотя Ульрик командовал «паттоном» всего полгода, этот танк навсегда останется его первенцем, любимчиком. Франк окрестил его «Драхенфельс» – «Скала дракона» – по названию утеса на Рейне, где Мартин Лютер, переводя Библию на немецкий, увидел дьявола и запустил в него чернильницей. «По-видимому, танк после учений демонтируют и пустят в переплавку», – подумал Ульрик.

Переезжая шоссе, дивизион ненадолго остановился, но вскоре двинулся вновь и быстро скрылся в лесу.

До столицы Австрии Миллер добрался к вечеру третьего января. Дом номер семь на площади Рудольфа он нашел без труда. В перечне у подъезда напротив третьего этажа стояла карточка с надписью «Центр документации». Петер поднялся туда и постучал в покрашенную палевой краской деревянную дверь. Сначала Миллера оглядели в глазок, потом дверь отворилась. За ней стояла симпатичная блондинка.

– Слушаю вас.

– Меня зовут Миллер. Петер Миллер. Я бы хотел побеседовать с господином Визенталем. У меня есть рекомендательное письмо.

Он вынул его и передал девушке. Та нерешительно взглянула на конверт; улыбнулась и попросила Петера подождать.

Через несколько минут она появилась вновь, но на этот раз в конце коридора, куда выходила дверь приемной, и позвала Петера. Тот прошел по коридору, увидел слева открытую дверь и переступил порог. Из-за письменного стола поднялся и сказал: «Проходите» – плотный мужчина под два метра ростом, в пиджаке из толстого сукна. Он сутулился, словно все время искал какой-то пропавший со стола документ.

Это и был Симон Визенталь. В руке он держал письмо лорда Рассела.

Кабинет Визенталя был мал до тесноты. Одну сторону занимали забитые книгами полки. На другой, той, к которой Миллер стоял лицом, висели многочисленные рукописи – свидетельства жертв злодеяний эсэсовцев. У противоположной стоял диван, тоже заваленный книгами, слева от двери было небольшое окно во двор, а под ним – письменный стол Визенталя. Миллер уселся на поставленный рядом стул для посетителей.

– Мой друг лорд Рассел пишет, что вы собираетесь выследить бывшего эсэсовца-убийцу, – начал Визенталь.

– Совершенно верно.

– Как его имя?

– Рошманн. Капитан Эдуард Рошманн.

От изумления Визенталь поднял брови и присвистнул.

– Вы знаете о нем? – осведомился Миллер.

– О Рижском мяснике? Еще бы! Он находится среди тех пятидесяти преступников, поисками которых я занимаюсь в первую очередь, – ответил Визенталь. – Позвольте спросить, почему вы взялись именно за него?

Миллер попытался объяснить все вкратце.

– Начните сначала, – перебил его Визенталь. – Что это за дневник такой?

Миллеру пришлось пересказать свою историю в четвертый раз. Она становилась все длиннее – к известному о жизни Рошманна добавлялись новые подробности.

– И теперь мне бы хотелось узнать, – закончил Петер, – куда делся Рошманн, спрыгнув с поезда.

Симон Визенталь глядел, как за окном на землю ложились снежные хлопья.

– Дневник при вас? – спросил он наконец. Миллер вынул его из папки и положил на стол. Визенталь пролистал его, пробормотал: «Потрясающе» – и подняв глаза на Петера, сказал:

– Хорошо, я вам верю.

– А раньше сомневались? – удивился Миллер.

Симон Визенталь хитро взглянул на него:

– Сомнения есть всегда, герр Миллер. Слишком уж странную историю вы рассказали. К тому же я так и не понял, зачем вам понадобилось выслеживать Рошманна.

Миллер пожал плечами:

– Я журналист. А это хороший материал для прессы.

– Вряд ли найдется газета, которая согласится его напечатать. А тем более хорошо оплатить. Неужели здесь нет личной заинтересованности?

Миллер уклонился от прямого ответа.

– С чего вы это взяли? Мне всего двадцать девять лет. Во времена рижского гетто я был совсем ребенком.

– Конечно, конечно. – Визенталь взглянул на часы и встал. – Уже пять, и мне бы хотелось вернуться к жене. Можно взять дневник Таубера на выходные?

– Ради Бога, – ответил Миллер.

– Хорошо. Тогда приходите в понедельник утром, я расскажу вам все, что знаю о Рошманне.

Миллер приехал в понедельник в десять утра. Симон Визенталь вскрывал почту. Увидев журналиста, он жестом пригласил его сесть и продолжал аккуратно – ножницами – отрезать краешки конвертов.

– Я собираю марки, – пояснил он, – поэтому не хочу портить конверты, – и, закончив, продолжил: – Вчера вечером я дочитал дневник. Это замечательный документ.

– Он вас удивил?

– Если что и удивило, то отнюдь не содержание. Ведь подобное пережил я сам. Меня поразила точность. Из Таубера вышел бы замечательный свидетель. Он подмечал даже пустяки. И все записывал – по горячим следам. А это очень важно, если хочешь, чтобы австрийский или западногерманский суд вынес обвинительный приговор. Как жаль, что Таубера нет в живых.

Миллер поразмыслил немного и спросил:

– Герр Визенталь. Впервые я разговариваю с человеком, прошедшим концлагерь. Больше всего меня в дневнике Таубера поразило, что Саломон отрицал общую вину. Между тем нам, немцам, вот уже двадцать лет твердят, что виноваты мы все до единого. Вы тоже так считаете?

– Нет, – ответил Визенталь. – Прав Таубер.

– Но ведь мы уничтожили в концлагерях четырнадцать миллионов неарийцев!

– Разве вы лично кого-нибудь убили? Нет, трагедия в том, что в руки правосудия не попали истинные преступники.

– Тогда кто же уничтожил эти четырнадцать миллионов?

Симон Визенталь пристально посмотрел на Миллера:

– Известно ли вам о структуре СС? Об отделах этого ведомства, которые и повинны в массовых убийствах?

– Нет.

– Тогда я расскажу о них. Вы слышали о главном отделе имперской экономической администрации, обвиненном в эксплуатации узников концлагерей?