Пепел и кокаиновый король - Александр Логачев Страница 34

— «Коммон», говоришь, — Пепел подошел к водителю вплотную, заглянул в глаза, — «без вещей на выход», говоришь. Переведи ему, Витась, вот какую фразу. У них еще есть шанс передумать. Последний шанс передумать и сохранить меня в числе своих друзей, а не врагов.

Шофер происходил из европейских южан, португальцев или испанцев, поэтому на эмигрантские подозрения отреагировал бурно: стал громко возмущаться, пылко жестикулировать и… отступать к кабине. Его напарник уже давно забрался в кабину, нетерпеливо выглядывал в открытую дверцу. Пепел, к удивлению Витася, успокоился, более ни на чем не настаивал, сел на корточки и даже закурил еще одну сигарету.

— А если нас все же хотят бросить? Здесь, у самой границы? — беспокойство заразной болезнью перешло к Витасю.

— Думаю, хотят. Его глазенки выдали. Сиганули в сторону глазенки.

— Так что ж ты!? — наклонившись, зловеще прошептал Витась. — Надо же остановить!

Мотор, который, естественно, не выключали, перешел с холостых оборотов на рабочие. Фургон тронулся с места, принялся объезжать старое кострище.

— Ну, остановил. И дальше? Умолять сознаться и исправиться? Захватить транспорт при содействии моей волыны?

— Почему б не захватить!? — вконец разошелся белорус.

— А если все-таки они не соврали? — ухмыльнулся Пепел. — Есть и такая вероятность, где-то процентов в двадцать. Тут надо, как говорят менты, брать с поличным.

Фургон, прощупывая дорогу фарами, выбирался с площадки.

— Значит, тупо попремся на какие-то там огни, гадая, подберут добрые дяденьки или не подберут?

— Я прикидываю, что тебе… — Пепел растер едва начатую сигарету меж клочков куцей травы, — тебе лично имеет смысл с четверть часа поторчать тут.

— А… Эй!

Витась не сумел закончить фразу, не с кем вдруг стало разговаривать. Пепел сорвался с места, размеренным, неторопливым бегом обогнул поляну с кострищем по краю, догнал фургон, сворачивающий с площадки на грунтовый съезд к шоссе, запрыгнул на задний борт, повис на нем. Бульбаш растерялся. Может, все-таки броситься догонять? Тем более — вдруг осенило — в кузове остался чемодан… Хотя вроде бы Серега ясно наказал дожидаться.

Усиливая растерянность белоруса, еще одна человеческая фигура, как белый призрак ночи, скользнула по следам Пепла вдогон фургону. Афганец, узнал Витась…

…Витасю ждать и волноваться пришлось не четверть часа, а целых три четверти. За это время успели вернуться то ли филиппинцы, то ли малазийцы и рассказали, главным образом, средствами пантомимы, что, пройдя по тропинке приказанные полтора километра, они не обнаружили шоссе.

Пока шли, до них не доносилось никаких звуков, обычно свойственных автомобильным трассам. Зато доносилось мычание коров, далекий собачий лай и, кажется, жужжание ветряка. А до таинственных огней, на которые их ориентировали, еще было идти и идти. Те двое с черными усами, между прочим, решились идти дальше. Скорее всего, придут на какую-нибудь ферму.

Как понял Витась, азиаты вернулись из вбитой в них привычки к послушанию, вернулись на место получения невыполнимых инструкций за новыми инструкциями. Тем более, на полянке почему-то остался белый человек, а белого человека они должны считать умным человеком. Чтоб впредь не мучиться и чем-то заполнить томительные минуты ожидания, белорус выяснил-таки национальность попутчиков. Они оказались — вот умора! — вьетнамцами. Трое мужчин, две женщины — в этом Витась разобрался еще во время поездки.

Чтоб еще чем-то себя занять, белорус выяснил, кем они друг другу приходятся. Оказалось: муж с женой, два брата жены и ее же сестра.

Так как подходящих занятий по-прежнему не подворачивалось, Витась пригляделся к сестре, нашел, что она не лишена экзотического своеобразия и бесспорна молода. И белорус стал, косясь на братьев, выспрашивать ее, не скучает ли девушка в нелегальной эмиграции, хочет ли она побольше узнать про Европу, если хочет, то он, большой белый человек, с радостью поможет ей в нелегком и радостном труде получения новых знаний…

— Парижским порядкам я начал учиться на собственных ошибках, — начал преподавание курса начинающего европейца белорус, — Зашел выпить чашку кофе, узнал ее стоимость, 6 франков, и тут же высчитал сумму чаевых. Я гордился тем, что знал: на чай надо давать 10 процентов от счета. В моем случае, значит, 60 сантимов. Дал ровно 6.60, уселся за стойкой, жду. Барменша сказала «мерси», принесла кофе. Пью, радуюсь, что все сделал правильно. Тут эта клуша приносит маленькую пластмассовую тарелочку и кладет ее на стойку рядом со мной. Причем кладет вверх дном. Я тарелочку взял, повертел. Может, это пепельница? Не похоже, она же пластиковая — расплавится. Может, для какого-нибудь пирожного? Но я ничего не заказывал. И почему вверх дном? Перевернул загадочное блюдце, постучал по нему ногтем, мило улыбнулся и вежливо спросил на английском: «Forgive, what it?». Мол, простите, что это? И началось! Барменша в лице изменилась, по-французски что-то затрещала, потом нашарила в кассе какие-то монетки и мне швырнула. Гляжу — мои «чаевые» 60 сантимов. Остальные посетители как-то насмешливо посмотрели, а эта баба за стойкой начала меня передразнивать: «what it, what it!». И по-своему что-то про туристов добавляет. Стыдно мне сделалось, я ей на чистом русском сказал: «Вы, мадмуазель, меня неправильно поняли. Заберите монетки». Она сантимы все же сгребла, но еще что-то бурчала, когда я, кофе не допив и расстроившись, уходил оттуда. Потом узнал, что совершил сразу три ошибки. Во-первых, 10процентов у них положено давать только в ресторане. За чашку кофе в Париже чаевые стандартные — 1 франк. За бокал пива — 2 франка. Во-вторых, оказывается, где-то до первой мировой войны французский считался языком международного общения, а уже потом начал быстро сдавать позиции английскому. Уязвляя тем самым национальную гордость французов, которые по инерции продолжают считать, что всякий приличный и образованный иностранец должен уметь хоть немного говорить на их языке. Я же заговорил на ненавистном барменше английском, хотя за версту было видать, что клиент — не англичанин. Наконец, таинственная тарелочка являлась просто — «меткой». Кладя ее возле меня, барменша для себя отмечала, что этот посетитель уже расплатился, а вверх дном — потому, что он сдачи не потребовал. Вернуть такую «метку» в нормальное положение — все равно, что потребовать: «Сдачу давай!» Те жалкие 60 сантимов…

Знакомое — уж наслушались слава тебе господи! — тарахтенье мотора подкинуло нелегальных мучеников с корточек и развернуло лицами к дороге. Родной фургон — в этом никаких сомнений — выехал, залив светом фар кострище, утоптанную землю и кусты. Но в кабине сидели не два толстомордых придурка в бейсболках. За ветровым стеклом грузовика покачивались совершенно другие шоферы: за баранкой — афганец, рядом — русский парень Сергей…

…Пепел остановил грузовик просто — выстрелил в заднее колесо. А, когда резина зачмокала по асфальту, и фургон, вырулив на обочину, заскрипел тормозами, афганец даже быстрее Сергея добежал до кабины. Выдергивая одного из шоферюг и укладывая его лицом в песочек дорожной обочины, душман обошелся без стволов и перьев, одними жилистыми руками. Впрочем, афганец не обошелся бы без Пепла. Шурави Пепел вовремя воткнул пистолетный ствол в складки жира на боку второго шофера, иначе огреб бы душман разводным ключом по тыкве.