Рукопашная с купидоном - Галина Куликова Страница 34

— Кто это там у тебя? — с подозрением спросилБолотов. — Ты с иностранцами?

— Нет, это радио, — бодро соврала Лайма. Ах, какне любила она врать! Как глупо и неуютно она себя при этом чувствовала. Но ведьврала, врала! — Мне еще сегодня нужно будет после встречи с Государевымподъехать к бабушке Розе. Ее снова вызывали в милицию по поводу угона…

Она всегда подшучивала над девицами, которые накручиваликилометры беспомощной лжи, а потом ловились на пустяках. А сейчас самапревратилась в одну из них.

— Что это вдруг ты озаботилась Розинымипроблемами? — удивился Болотов, который отлично знал, что у нее с бабкой итеткой столь же прохладные отношения, как и у него с сестрой.

— Она постарела, — коротко ответила Лайма. —И ей нужна моя помощь.

— Значит, тебя сегодня не ждать, — сухо подытожилон.

— Не жди, пожалуй.

— А завтра?

— А завтра посмотрим.

— Кстати, — неожиданно сказал он. — Мы до сихпор так и не назначили день свадьбы. Ты вообще-то об этом думала?

— Конечно, я думаю об этом постоянно, — успокоилаего Лайма. — Мы все обсудим с тобой в ближайшие выходные.

Она спрятала телефон и хмыкнула. Болотов ревнует. Заговорило дне свадьбы! Точно ревнует. У мужчины возникает желание удержать женщину,только если есть опасность ее потерять. В другое время он индифферентен, какудав, переваривающий кролика.

Лайма подобрала под себя ноги и принялась читать распечатки,которые дал ей Корнеев перед уходом. Неоатеисты позиционировали себя каксерьезная социально-политическая сила. Их лидер, тип по фамилии Цыбучко,удивительно смахивал на обряженного в костюм поросенка — абсолютно лысый,короткошеий, с крохотными круглыми глазками и яростно вздернутым носом, похожимна розетку.

Лайма бегло прочитала его биографию, перевернула лист иуперлась взглядом в снимки цыбучкиных товарищей по партии. Их физиономии,словно специально взятые из одного с ним хлева, оказались такими жерасплывшимися и неприятными. «Ничего удивительного, — подумалаЛайма. — Все потому, что до руководства всякой партией люди добираются спомощью нечеловеческих усилий».

Лайма внимательно изучила основополагающие документы,которые разъясняли, зачем создана партия неоатеистов, с кем и за что онасобирается бороться и к чему прийти. Все это было так утомительно, что Лайманезаметно для себя задремала. И проснулась от стука в дверь.

— Это мы, — донесся до нее знакомый густой бас.

Она так обрадовалась, что не смогла придать своему лицуподобающе серьезное выражение. Медведь с Корнеевым, сказать по правде, былирады не меньше, что застали ее и индусов в добром здравии. Медведь даже рискнулзаглянуть в спальню Бондопаддхая.

— Боишься, что его вынесли через окно? —поинтересовался Корнеев, складывая вещи на журнальный столик.

— Мало ли, — туманно ответил тот.

— Может, не надо к нему входить? — испугаласьЛайма. — Вдруг он спит голый?

— Ничего, я это переживу.

— Ты переживешь, а он нет, — хмыкнулКорнеев. — Впадешь в немилость, будешь сидеть в коридоре.

Медведь все-таки рискнул и проверил. Пророк спал, какмладенец, вытянувшись поверх покрывала, и шевелил во сне пальцами ног —быстро-быстро, будто его щекотали.

— Сейчас выдрыхнется, потом всю ночь гулятьбудем, — предположил Корнеев, раскрывая на коленях плоскийчемоданчик. — Хочешь посмотреть, чего мы достигли?

— Да, — обрадовалась Лайма. — И чего?

— Вот. — Он дождался, пока осветился экран, потомоткрыл файл и мотнул на него подбородком. — Смотри, тут изображенкинотеатр. Вокруг — жилые дома.

— А что это за пунктирные линии?

— Это траектории пуль, которые можно выпустить вототсюда. И отсюда. И еще отсюда. Короче говоря, все подступы к этому хреновукинотеатру простреливаются со всех сторон. Если мы завтра повезем туда нашегоприятеля, внутрь сможет попасть только его труп.

Лайма растерянно переводила взгляд с Корнеева на Медведя иобратно. Не было заметно, что те сильно расстроены. Зато она сама расстроиласьбезмерно: вот они и попали в ситуацию, когда ей как руководителю группы нужнопринимать решение. Но какое?!

— У вас есть соображения? — на всякий случайспросила она очень спокойным тоном.

Таким точно тоном Лайма разговаривала с руководителемшахматного кружка, когда узнала, что он всю ночь оставался в здании Центракультуры вдвоем с молоденькой методисткой.

— Ну… Есть одно, — неохотно ответилКорнеев. — Тебе Иван расскажет, хорошо? А у меня тут… В общем…

Он склонился над своим компьютером, как над любимойдевушкой, глаза его в последний раз осмысленно блеснули и почти мгновенносделались марсианскими.

Не дожидаясь дополнительных вопросов. Медведь сказал:

— Мы подумали, что завтра вместо пророка нужно будетотвезти в кинотеатр кого-нибудь другого. Подставное лицо. Для проверки. Еслиподставной пророк проскочит, мы завезем туда настоящего.

Лайма некоторое время переваривала информацию, потомосторожно заметила:

— Но ведь этого другого могут убить.

— Ну да, — согласился Медведь. — Само собой.В этом-то вся трудность. Никто же не согласится участвовать в таком опасномэксперименте.

— Значит, этот вариант не годится, — заметилаЛайма.

— Почему? Можно взять какого-нибудь типа… Такого —бэ-э-э! — мерзкого.

Лайма вытаращила глаза и несколько секунд смотрела наМедведя молча, потом сглотнула и сказала:

— Это плохой план.

— Но другого у нас нет.

— Может, загримировать.., пророка? — подумала онавслух. — Одеть его женщиной?

— Думаю, его все равно шлепнут. Он слишком смуглый.Почему я и предлагаю — взять кого-то вместо него. Из белого сделать смуглогогораздо легче, чем наоборот. Кроме того, наш пророк безумно гордый, сразувидно. Вряд ли он согласится вырядиться бабой.

— Значит, вообще не надо везти его на встречу с верующими! —неожиданно ожил Корнеев. — Ну его к черту, пусть всю неделю в гостиницесидит.

— Я уже об этом думала, — призналась Лайма. —Не получится. Нам четко сказали — гость должен остаться доволен своим визитом.Он приехал поднимать дух своих приверженцев, а мы его к ним не пустим! На чтомы тогда годимся?

— Ладно… Мы с Жекой еще помозгуем, — неопределенносказал Медведь.

Лайма посмотрела на него с подозрением. На секунду у неепромелькнула мысль, что они с Корнеевым уже что-то придумали. Но мысль ушла изабылась, потому что ее уже теснили другие, более насущные.