ТТ, или Трудный труп - Иоанна Хмелевская Страница 33

Марта обескураженно оправдывалась:

— Понятия не имею. Во всяком случае, с места пожара забрали. Да ты сама все увидишь.

— Пиво холодное, — призвал нас к порядку Бартек.

— Очень хорошо, разливайте, остальные банки я спрячу в холодильник. И пускайте плёнку, не будем терять время.

Значит, все внимание на звук. Боже, какой же кошмарный там стоял шум! Среди грохота, треска и криков очень трудно было уловить хоть что-то человеческое, лишь отдельные слова, по всей вероятности тех, кто находился поблизости от камеры. Лучше всего получились перекрикивания пожарных, но и зеваки старались, как могли.

Вот отчётливо прозвучало: «…жили бомбу», «столько добра сгорит», «новое наживёт, не из бедных…», «ходил тут…», «скрывался, чтоб не приметили…».

«…Высматривал, вынюхивал…», «крутился вокруг дома». Это все выкрикивала баба с пронзительным голосом, всем бы такой! И вдруг прямо в микрофон: «Гляди, слева! Щас грохнется!» И в самом деле обрушился балкон. Остальные обрывки разговоров в принципе сводились к предположениям насчёт причины пожара, причём доминировала версия поджога незнакомцем, который давно крутился поблизости от этого дома. Сочувствия погорельцу — богатому аферисту — не проявляли, даже намекали на кару господню за его, погорельца, грехи и вину перед честными, но бедными людьми.

— Не мешало бы все это отдельно записать на фонограмму и потом ещё раз прослушать, — заикнулась было я, но тут внезапно услышала неразборчивое слово, прозвучавшее как «Грохольский», во всяком случае, очень похоже. — Эй, мне показалось или кто-то произнёс «Грохольский»? — воззвала я к присутствующим. — Вы не слышали?

— Действительно, что-то такое… — не очень уверенно подтвердил Бартек.

— Кто сказал «Грохольский»? — заорала я.

— Не знаю, — струсил Бартек под моим яростным взглядом. — Я не разобрал…

— Ну чего ты орёшь? — напустилась на меня Марта. — Я и без Бартека знаю, что он Грохольский.

— Кто?!

— Погорелец, кто же ещё?

— Какой погорелец?

— Наш. Тот, чей дом сгорел. Его фамилия Грохольский. Павел узнал, когда поехал снимать пепелище.

— Езус-Мария! — только и простонала я.

— Ты чего? — удивилась Марта. — Ведь Грохольский фигурирует в нашем сценарии.

— Ну, ты даёшь! Грохольский — не вымышленный персонаж, а вполне реальная фигура. Бывший прокурор, причастный ко многим преступлениям…

— А, те самые злодеяния…

— Если тебе так больше нравится, можешь окрестить их историческими злодеяниями. Мы собирались сменить ему фамилию и внедрить в телевидение. Хотелось бы мне знать, на след каких злодеяний они сейчас вышли?

— Кто?

— Да Кайтек с Павлом.

— Пива! — вне себя завопила Марта. — Немедленно дайте мне ещё пива!

— Я принесу, — вызвался Бартек. — Можно мне самому взять из холодильника?

— Конечно, можно, и вообще бери из него что захочешь.

Страшная истина предстала нам во всей своей ужасающей безнадёжности. Ничего удивительного, что минувшие годы так настырно лезли в детективный сценарий о сегодняшнем дне, ведь трудный труп Красавчика Коти явился звеном, намертво связавшим прошлое с современностью. Вечно я влипаю в какие-то особенно неприятные истории.

Несколько остынув после стакана холодного пива, Марта сказала уже спокойнее:

— Прямо и не знаю, что делать. Если не ошибаюсь, этот Грохольский нам очень даже подходит. Тогда что?

— Отмежеваться! — не сомневалась я. — Не беспокойся, все беру на себя. Знаешь, я уже привыкла к таким вещам.

— К каким вещам? — не понял Бартек.

— Попадать в яблочко. Как только сочиню завлекательное преступление или другое какое развлечение для своей будущей книги, глядь — а оно на самом деле произошло, ну прямо как накаркала. Особенно в последнее время. Уж и не знаю, способности ясновидящей во мне проявляются, подсознание действует или ещё что-нибудь столь же сверхъестественное, но уж никак не мои серые клеточки, поизносившиеся с возрастом.

— Так что же делать в данном конкретном случае? — допытывалась Марта. — Раз подожгли настоящего Грохольского, значит… Иоанна, что это значит? Надо что-то менять?

— Только фамилию. Ведь у вас на телевидении, как и в любом другом бизнесе, каждый продирается к кормушке, старается подложить свинью соседу, а соперника так и вовсе извести, и для этого все средства хороши. Ничем не гнушаются. Можно просто донести начальству, что вот этот был в своё время комухом или, ещё лучше, работал в органах. Спасибо закону о люстрации, этим можно здорово подгадить конкуренту, но иногда простого доноса недостаточно. Вот если к нему присовокупить какое-то преступление, совершенное этим конкурентом в коммунистические времена… ты права, по закону о люстрации такое должно бы считаться заслугой, но Польша ещё до этого не додумалась, — тогда совсем другое дело.

— Надоели мне твои лекции, давай ближе к делу. Что конкретно мы с тобой в данном случае предпринимаем?

— Значит, действуем так. Протащим в современность давнее преступление или преступления, но в сценарии придадим им, так сказать, камерный характер. Малость пригладим и сделаем позавлекательнее, ведь телезритель ждёт от нас развлечения, не так ли? Скажем, все эти давние дела раскроются благодаря безответной любви этой… как её… Мальвины. Потом мы приканчиваем Липчака…

— Но под другой фамилией!

— Естественно. И уже потом этот Плуцек, наша надёжа, делает попытку кого-нибудь замочить. Ты бы кого хотела? Пуха? Или, к примеру, Доминика? Я с удовольствием. А может, Мальвину? Знаешь, даже логично, слишком много баба увидела, об остальном догадалась и стала опасна для преступника.

— А Мальвина — это кто? — спросил Бартек, слушавший с большим интересом.

— Эля, — мрачно пояснила Марта. — Мы из неё сделали героиню, ошалевшую от любви к Мареку, которого она не колышет…

— А Марек — это кто?

— Юрек, но ему совсем не обязательно быть завредакцией, возможно, у нас он получит должность повыше. Не исключено, даже место Пуха.

— А почему вы не оставите самого Пуха?

— Только через мой труп! — решительно возразила я. — Когда я творю, своих героев вижу воочию, и тут уж мне себя ни в жизнь не убедить, что какая-то женщина может ошалеть от любви к нему. А работать без внутренней убеждённости я просто не могу, сама должна верить тому, что выходит из-под моего пера, тьфу, компьютера. Внутреннее убеждение — это, знаете ли…

— Понятно, — перебил меня Бартек. И хорошо сделал, о внутренней убеждённости я могла рассуждать часами. — Выходит, вы тут нашему телевидению перемываете косточки?

— Догадался наконец! — насмешливо похвалила его Марта. — Усёк нашу концепцию? Представим в сериале закулисную жизнь нашего телевидения и тем самым добьёмся потрясающего рейтинга популярности. Вроде бы ничего особенного, обычные люди с их переживаниями и даже страстями…