Молот и "Грушевое дерево". Убийства в Рэтклиффе - Т. А. Критчли Страница 33

На следующее утро трое магистратов заранее заняли места на помосте под королевским гербом. Суд уже собрался. Места наподобие отгороженных церковных скамей, оставленные для важных гостей, были забиты до отказа. В помещении скопилось столько людей, что толпа беспокойно колыхалась, когда очередной любопытный пытался протиснуться в дверь. Все понимали, что ключевым моментом дознания будет допрос Уильямса – хотя бы потому, сколько было вызвано свидетелей. На всеобщее обозрение были выставлены испачканный кровью молот и три стамески (или один из этих инструментов был все-таки лапчатым ломом?).

Собравшиеся на улице притопывали ногами по убеленной первым снежком брусчатой мостовой. Каждому в этой толпе не терпелось увидеть, как экипаж привезет Уильямса из тюрьмы. И в помещении те, кто стоял ближе к двери, прислушивались, не раздастся ли звук колес. Магистраты тихо перешептывались. Уже прошло время, когда заключенного должны были доставить в суд.

Но когда снаружи послышался приглушенный взволнованный гул, возвестивший о прибытии подозреваемого, а затем открылась дверь, никто не увидел Уильямса в цепях и кандалах, а увидели только одинокую фигуру полицейского. Он подошел к магистратам и сообщил новость. Заключенный мертв – сам наложил на себя руки. Когда стихли возгласы удивления и разочарования, магистраты потребовали от полицейских деталей. Все открылось, когда в камеру Уильямса пришел надзиратель, чтобы приготовить его к отправке на дознание. Заключенный висел на идущей поперек потолка металлической перекладине, служившей вешалкой для одежды. Уильямс не только не подавал признаков жизни, но успел остыть. На нем не было ни куртки, ни ботинок. Ничто не предвещало такой развязки. Когда накануне вечером надзиратель запирал камеру, заключенный казался довольно бодрым и говорил, что надеется вскоре выйти на свободу.

Магистраты тихонько посовещались под гул голосов недоумевающей публики и быстро пришли к решению. Допросы будут продолжаться. Теперь не надо делать вид, что это непредвзятое расследование. Уильямс сам определил себе меру наказания. Теперь на повестке дня сбор показаний, которые формально бы подтвердили его вину. Как писала на следующий день «Таймс»: «Магистраты продолжали изучать улики, на основании которых они могли бы вынести окончательный приговор».

Первой вызвали хозяйку «Грушевого дерева» миссис Вермилло, которую считали основным свидетелем. Во вторник, когда ей показали молот, она настолько испугалась, что не сумела толком сказать, тот ли это инструмент, который находился в сундучке Питерсона. Затем в день Рождества она твердо заявила, что узнает его. Но тогда ее допрашивали частным образом, когда она находилась с мужем в Ньюгейтской тюрьме. Требовалось, чтобы она повторила опознание молота на людях. Но теперь, в отсутствие мужа, миссис Вермилло снова стала говорить неопределенно. «Лондон кроникл» отмечала:

«Магистраты с особым тщанием допросили миссис Вермилло с целью выяснить, узнает ли она роковой молот, который, по ее словам, до прошлого понедельника никуда не терялся. Она не сумела подтвердить, тот ли это инструмент, который принадлежал Джону Питерсону. И казалось, совсем не горела желанием его опознать. Ее спросили, правда ли, будто после того, как ее муж в Ньюгейтской тюрьме заявил, что это именно тот молот, она воскликнула: “Боже, зачем он это сказал?” Сначала женщина отрицала, что произнесла именно это, но после того, как привели свидетеля, слышавшего ее слова, признала: да, говорила что-то похожее.

Было ли это результатом того, что миссис Вермилло просто испугалась? Может, ей угрожали? Или она что-то скрывала? Важно было узнать, когда она впервые заподозрила Уильямса и что вызвало ее подозрения.

Первые подозрения, что Уильямс замешан в обоих убийствах, возникли у нее, когда молодой человек по имени Хэррис (sic), который снимал с ним одну комнату на двоих, показал ей принадлежавшие ему чулки. В грязи чуть не до самого верха, они были засунуты за сундук. Присмотревшись, женщина увидела у самой верхней кромки одного из чулок два кровавых отпечатка пальца. Она позвала посмотреть на них некоего Гласса. Тот согласился, что пятна похожи на кровь, и посоветовал выставить Уильямса из дома.

Эта новость произвела сенсацию. Почему свидетельница не поделилась такими важными сведениями во время первого допроса? – спросили магистраты. Миссис Вермилло колебалась. Может, ее запугал Уильямс?

Она призналась, что боялась, что он или кто-нибудь из его сообщников ее убьют.

Вопрос: Теперь вам нечего опасаться. Вы же знаете, что с ним случилось. Вам сообщили, что он повесился?

Ответ (поражена и взволнована): Господи! Неужели? Как жаль!

Вопрос: Почему вы так сказали?

Ответ (после колебания): Мне бы не хотелось, чтобы он пострадал невинно».

Что знала миссис Вермилло? Что скрывала и о чем не хотела говорить? Она была скорее всего женщиной неумной и явно находилась под влиянием мужа. Он внушил ей, что нельзя говорить ничего, что угрожало бы их шансу на вознаграждение. И еще: она хотела угодить господам судьям, сказав то, что от нее ждали. Вот только бы знать, что от нее ждали. К тому же она стремилась защитить репутацию своего дома, пусть даже в глазах тех, кто считал, что защищать особо нечего. Ей ясно было одно: Джон Уильямс умер. Что бы она ни говорила или ни скрывала, ему больше ничто не поможет. Напуганная, не понимающая, что происходит, на грани истерики, она была сбита с толку чередой вопросов, колебалась, мямлила и от этого еще больше запутывалась. Магистраты снова надавили на нее – хотели узнать, когда она впервые заподозрила Уильямса. И услышали совершенно иную историю. Оказывается, дело было не в испачканных кровью чулках, обнаруженных Хэррисоном.