Ловушка для блондинов - Елена Топильская Страница 33

— Прости. Это, как вы говорите, “бандитские пули”.

— Как это? — Я испугалась и расстроилась.

— Так. У нас была операция, я повел себя не совсем профессионально…

Глядя на его мужественное лицо, рельефные мускулы и осанку голливудского героя, поверить в то, что он повел себя не совсем профессионально, было невозможно. Конечно, я вцепилась в него мертвой хваткой, требуя подробностей. Но Пьетро, посмеиваясь, отказался сообщить мне подробности. Единственное, что мне удалось выяснить, — на плече у него след от ножа. А я отчетливо осознала наличие у себя еще одного идиотского качества. Раненый мужчина вполне способен свести меня с ума. Впрочем, это не мой персональный бзик, русские женщины исторически этим страдали, художественная литература просто пухнет от таких сюжетов, не говоря уже о народных песнях. “Весь израненный, он жалобно стонал…”

“А Пьетро-то хорош, — вдруг подумала я, — ведет себя, как записная кокетка. Именно так, чтобы подогреть мой интерес к нему”. Но обвинять его в этом у меня язык не повернется. Однако и ставить точки над “и” в данный момент, когда я только что узнала о его ранении — тоже.

А он добил меня тем, что положил свою загорелую руку на мою, задушевно посмотрел мне в глаза и сказал:

— Мне очень хочется увидеть своего счастливого соперника. Мне хочется понять, почему ты предпочла его мне. Познакомь нас.

“Ход конем”, — подумала я.

— Видишь ли, Пьетро, назвать его счастливым соперником я не могу. Он не делает мне предложения, и я не уверена, что хочу жить с ним вместе. Просто выяснилось, что мы уже родные люди, и если я не смогу жить с ним, то, наверное, не смогу уже ни с кем. Все не так однозначно.

Наверное, я употребила неверное слово, потому что Пьетро наморщил лоб и спросил:

— Что такое “однозначно”? Я не могу понять в контексте любви.

Я улыбнулась, вспомнив семантические коллизии с англичанами в “Вивенхоу хаус”. Вот уж действительно, иностранцу русского никогда не понять; не понять, как это: одна бутылка — много, две — нормально, а три — мало. В последний вечер перед отъездом из Англии мы как-то стихийно собрались в баре нашей интернациональной компанией, и один из скотланд-ярдовцев угостил меня коктейлем. Когда коктейль кончился, он спросил, хочу ли я выпить еще. Я, как истинно русская женщина, стараясь вести себя прилично, прошептала: “Не знаю”, надеясь, что меня поймут в контексте старого анекдота: если военный говорит “да”, то это “да”; если военный говорит “нет”, то это “нет”; если военный говорит “не знаю”, то это не военный. Если дипломат говорит “да”, то это “не знаю”; если дипломат говорит “не знаю”, то это “нет”; если дипломат говорит “нет”, то это не дипломат. Если девушка говорит “нет”, то это “не знаю”; если девушка говорит “не знаю”, то это “да”. Если девушка говорит “да”, то это… не девушка. Я, конечно, намекала отнюдь не на свою девственность, а на то, что прямо согласиться выпить я считаю неприличным и рассчитываю, что джентльмены должны меня уговорить.

Однако англичанам такие тонкие движения души остались недоступны. Йен наморщил лоб и честно признался: “Я не понимаю, что значит „не знаю". Вы можете сказать прямо, хотите вы выпить или нет?” Я перестала ломаться, рявкнула: “Да”, Йен тут же принес мне коктейль, и взаимопонимание между народами было восстановлено.

— “Неоднозначно” в контексте любви, Пьетро, надо понимать так, что я не могу ни вместе с этим человеком, ни без него.

— Бедная Мария, — покачал головой Пьетро, — тогда тебе надо лечиться.

— А ты хочешь сказать, что у вас в Италии так не бывает? — Я обозлилась.

— Бывает. Но тогда человек идет к психоаналитику и лечится. Психоаналитик объясняет, что надо либо быть вместе, либо вообще забыть про своего партнера.

— И вы так слушаетесь психоаналитика?

— Мужчины слушаются.

— А женщины?

— А женщины влюбляются в психоаналитика. И с той же проблемой — что они не могут ни с ним, ни без него, бегут к другому психоаналитику.

— Замкнутый круг.

— Да, именно так. Я хочу познакомиться с твоим загадочным мужчиной. Я ведь тоже немножко психоаналитик, как и любой итальянский полицейский, и кто знает, вдруг я вам помогу.

— Договорились, — решительно сказала я. — Могу познакомить вас прямо сейчас.

Я подошла к стойке бара и попросила разрешения позвонить. Вернувшись за столик, я сообщила Пьетро, что загадочный мужчина будет здесь через двадцать минут.

Все эти двадцать минут я волновалась, как мамаша, представляющая жениху дочку на выданье. Почему-то мне казалось, что от этой исторической встречи зависит очень многое. Может, и у нас с Сашкой что-то сдвинется, и я опять захочу жить с ним, и Пьетро не будет несчастен.

Наконец в холл гостиницы вошел Сашка, и Пьетро почему-то на него сразу среагировал. Он повернулся к Сашке и помахал ему рукой.

Когда Стеценко присел за наш столик, я сказала несколько вежливых и необязательных фраз в качестве интродукции к решающей беседе, а дальше предоставила мужчинам плыть по воле волн. Я даже как-то отключилась от их общения, краем уха слушая чудовищную смесь тарабарского инглиша Сашки, не менее тарабарских попыток итальянца Ди Кара говорить по-русски и каких-то англо-латинских терминов, которыми они взаимно пытались объясняться. И надо сказать, что у них это очень хорошо получалось. Я поздравила себя с тем, какая это была удачная идея — их познакомить, и хоть Пьетро меня опередил, высказав ее, все-таки в голову она первой пришла мне.

Полопотав, они пожали друг другу руки; дальше больше — они обнялись. Потом заказали по пятьдесят граммов водки и выпили. Потом Стеценко предложил поехать куда-нибудь поиграть в бильярд. Ди Кара с восторгом воспринял это предложение и попросил швейцара вызвать такси. Через пять минут такси стояло у парадного подъезда гостиницы. Меня под руки провели к машине и усадили на лучшее место.

Дальнейшее напоминало рапид из кино — итальянского неореализма. Мы ехали с ветерком по Приморскому шоссе, причем Пьетро и Сашка на заднем сиденье пели итальянские народные песни. Начали, правда, с “О, белла, чао”, а после углубились в какие-то сицилийские напевы. Никогда не знала, что мой бывший сожитель настолько музыкален. По-моему, он даже спел какую-то арию на итальянском языке. Пьетро, отдавая долг вежливости, исполнил песню советского композитора Мокроусова “Хороши весной в саду цветочки”, уверяя, что это хороводная песня русских крепостных девушек. На мой вопрос, с чего он это взял, он ответил, что эту чудную песню (с чем я спорить не стала) исполняла сестра Татьяны Лариной в фильме британских кинематографистов “Онегин”.

Прибыв в один из прибрежных пансионатов, мы втроем пробежались по песчаной тропке к главному корпусу, держась за руки. Ну чем не “Римские каникулы”? Потом два моих кавалера старательно вытряхивали из моих туфель песок. Пьетро изъявил желание посмотреть на залив, который и вправду был великолепен в солнечную погоду, к сумеркам. Потом мы все спрыгнули с парапета на пляж и побежали к воде. За нами увязалась какая-то косматая собачонка, которая подпрыгивала и переворачивалась в воздухе, видимо, желая нас повеселить. Я подвернула ногу, и Сашка с Пьетро оспаривали право понести меня на руках, причем Сашка, настаивая на своей кандидатуре, апеллировал к Пьетриному ранению и беспокоился за здоровье гостя. В конце концов они понесли меня вместе. Я начала понимать восточных монархов с их пристрастием к гаремам. А как бы, интересно, назывался гарем, состоящий из мужчин, и принадлежащий женщине-монархине? И были ли такие прецеденты в истории?