Коготок увяз... - Марина Серова Страница 33

Моя вежливость приободрила паренька, явно располагая к дальнейшей атаке. Он тут же рванулся ко мне в порыве бешеной страсти и попытался прижать меня к своей чахлой груди.

Его руки шарили по моему стройному телу. Что уж он пытался у меня отыскать, не знаю. Но, видимо, эти действия доставляли ему наслаждение. В отличие от меня. Мне это внушало только отвращение. Поэтому я выскользнула из его объятий и прошла в комнату. Он крякнул и прошел за мной. Там он присел на краешек дивана и уставился на меня с выражением полного кретинизма. Я поставила музыку. От звуков голоса Билла Хейли он поморщился и спросил:

– А чего-нибудь русского нет? «Отпетых мошенников», например? Или «Красной плесени»?

Я покачала головой. Он развел руками. Потом провел глазами по книжной полке. Книги мои ему тоже не понравились. Наверное, он пытался отыскать у меня «Бешеного». Или «Братву». Чего еще читает передовая часть нашей молодежи?

Кажется, он начал подумывать, что Ленка лучше. Я в его жены не проходила. Мордашка, простите, не та. Я даже расстроилась. Надо же, какой облом жизненный! Только человек решил выйти замуж, так нет! Не выйдет тебе, Иванова, простой жизненной радости!

– Чаем напоишь? – подмигнул он. С речью у него, определенно, было не все в порядке. То ли он слишком любит выпить, то ли просто говорить плохо учили.

Я кивнула и поднялась. Пройдя на кухню, я перевела дух. Зачем я все это терплю? И когда появится Мельников? Нет, право, куда легче находиться в одном помещении с насильником, чем терпеть ухаживания «петровича»!

Вернувшись с подносом назад, я увидела, что он сидит в прежней позе и лицо его ничего не выражает. Каменное. Впрочем, увидев меня, он растянул губы в улыбке, похожей на клоунскую. Руки он держал строго на коленях. Как в армии.

– Курить можно? – спросил он.

Я кивнула и пододвинула пепельницу. Он достал из кармана пачку «Астры» и затянулся. Я почувствовала себя мерзко. От запаха «Астры» у меня начинается кашель. Уж не знаю, что они такое суют в эти жуткие сигареты, но меня от их запаха тошнит сразу и навсегда. Однако дело мое требовало терпения и смирения. Поэтому я благородно сдержала и кашель, и тошноту.

Он сидел и курил. Мне показалось, что он начал меня побаиваться. Во всяком случае, его голову, кажется, посетила здравая мысль, что я – девочка не его масштаба.

Я села напротив. Мне стало его жаль. Какой-то он был убогий и неприбранный…

– Толя, – начала я, – мне придется тебя огорчить. Я не собираюсь за тебя замуж. И я в тебя не влюблена.

Он вздрогнул. На его лице появилась злая обида.

– Тогда за фигом? – прокричал он и вскочил. Я никогда не видела мужчину в истерике по поводу неудовлетворенных желаний. Теперь я имела счастье понаблюдать нечто подобное.

Он схватил чашку и резко отодвинул ее. Слава богу! Мне-то показалось, что он сейчас кинет ее в меня. Я-то увернусь, а вот чашечке конец!

– Я – частный детектив, – пояснила я.

Он застыл. Остановился с открытым ртом. Начал медленно поворачиваться ко мне.

– Что… – пробормотал он. Его глаза бегали. Никаких других подтверждений мне не требовалось. Я просто спросила:

– Зачем ты убил Володю Пономарева?

Если бы я со всего размаха ударила его кнутом, эффект был бы слабее. Он застыл. Его спина напряглась так, что мне на секунду показалось, что сейчас, в следующее мгновение, его позвоночник сломается, не выдержав нагрузки. Глядя на меня, он произнес:

– Я его не убивал.

Как же… Откуда тогда ты знаешь, хотелось мне закричать, про Володю! Ты знал, что тебя об этом спросят? Ты ждал этого? Как вообще ты мог спокойно продолжать жить? Объясни мне, наконец, какие чувства может испытывать убийца, если он вообще способен на чувства?

Я смотрела прямо ему в глаза. Он дернулся к выходу.

– Стоять! – приказала я, жалея, что в моей руке нет револьвера. Вдруг мой голос на него не подействует и мне придется использовать физическую силу?

Все оказалось так просто, что у меня едва не начался приступ истерического хохота, сдержать который мне удалось с большим трудом.

Он остановился.

Он остановился и дрожал, глядя в мои глаза. Мелкой такой дрожью. Ему было страшно…

– Я не хотел его убивать… – проблеял он, – так вышло…

«Господи, – устало подумала я, – на этот раз у меня совсем омерзительный противник. Даже не сопротивляется… Червяк какой-то полураздавленный».

Мне стало так гадко, что я не могла даже злиться. Я просто растерялась. Сидит перед тобой убийца, ощипанный какой-то, как цыпленок. Ручонки стиснул, сам трепещет, как лист осиновый. Жалости у меня не было. Я не привыкла относиться к подобным экземплярам с жалостью. Он же не банку консервов из магазина украл. Убивать-то у него страха не было. Зато теперь мы готовы в штаны наложить. При виде страшной Тани Ивановой.

– Что ж, – холодно сказала я, не отводя взгляда от его лица, – вот и поведай мне, как это вышло.

– Я хотел пошутить, – еле слышно произнес он, пряча глаза в пол, – просто потребовал деньги и накинул…

Договорить ему не дал звонок. Я открыла дверь. На пороге стоял Мельников.

– Все в порядке? – спросил он.

Я кивнула.

– Ответь мне, Иванова, – начал он ругаться с порога, – почему тебя вечно тянет на опасности?

– Какие опасности? – удивилась я.

– А убийцы твои? Это не опасности? Чего ты вечно ходишь на убийц в одиночку, как на медведя?

Я почувствовала странную смесь веселья и нежности к растрепанному Мельникову с глазами, полными страха за мою персону.

– Посмотри сам на убийцу, – сказала я, препровождая его в комнату, где совсем растерянный Толик пытался найти пятый угол, из которого явно намеревался испариться. При виде Мельникова он заметался, как раненая птичка, и попытался скрыться от него за моей спиной, как нашкодивший сорванец.

Мельников был разочарован. Но тем не менее посмотрел на Толика своим специфическим следовательским взглядом, от которого даже по моей спине побежали мурашки ужаса.

О Толике же и говорить было нечего. Он от Андрюшкиного взгляда окончательно сник. Сел на стул и посмотрел на меня такими глазами, что я почувствовала себя злой мучительницей сироток.

Заброшенных и голодных сироток. С тонкими шейками и большими ушами.

Однако этот сиротка все ж таки убил человека. Да еще совсем молодого человека… Посему я не позволила жалости растопить мое сердце.

– Рассказывай, – приказала я ему.

Он посмотрел на меня, спрашивая взглядом: «Может, не надо? Я больше не буду». От этого я почувствовала приступ гадливости. Он был омерзителен и жалок.

– Я… Пошутил.