Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут Страница 33

Убедившись, что рядом со мной лишь насекомые, птицы и дикие кабаны — на влажной тропке, ведущей к озеру, отпечатались их копытца, — я возвращаюсь к «ситроену» и медленно спускаюсь в долину, порой налетая на скрытые травой камни. Я разворачиваю машину капотом в ту сторону, откуда приехал, и ставлю под кроной приземистого, но густого грецкого ореха, осыпанного полуоформившимися орехами, — он растет там, где заканчиваются деревья. Достаю рюкзаки.

На сборку перелицованного «Сочими» уходит примерно сто пятьдесят секунд. Я кладу его на водительское сиденье и разворачиваю кусок фланели, в котором лежат сорок патронов. Десять я заряжаю в магазин, потом вставляю его в рукоятку. Аккуратно прижимаю приклад к плечу, приставляю к глазу оптический прицел с резиновым наглазником. Внимательно оглядываю пруд.

Рука у меня уже не так тверда, как прежде. Старею. Мускулы слишком привыкли двигаться, а в состоянии неподвижности — расслабляться. Я более не владею в совершенстве искусством статического напряжения.

Убедившись, что меня скрывает тень орехового дерева, я утверждаю пистолет на крыше машины и целюсь в купу камышей на дальнем конце озера. Очень нежно, задержав дыхание, нажимаю на спусковой крючок, будто это Кларина грудь — маленькая, но чувствительная.

Раздается короткое «так-так-так». В прицел мне видно, как вскипает вода, немного вправо от камышей и примерно на четыре метра ближе.

Достаю из рюкзака часовую отвертку со стальной рукояткой и регулирую прицел. Заряжаю еще десять патронов. Так-так-так! Верхушки камышей как срезало, пули ударили в берег за ними. Вижу, как взбаламутилась жидкая грязь. Снова регулирую, снова перезаряжаю. Так-так-так! От купы камыша остались одни ошметки. В воздухе кружатся перья. Видимо, в камышах раньше гнездилась какая-то водяная птица, но теперь гнездо пустует — лето перевалило за середину, птенцы вылупились и уже встали на крыло.

Довольный результатом, я разбираю «Сочими», кладу обратно в рюкзак, а рюкзак снова запираю в багажнике. Надо будет сделать еще несколько мелких изменений, еще кое-что довести. Пламегаситель должен быть поэффективнее, а еще нужно подточить шептало. Спусковой крючок чуть-чуть туговат. Но в целом я до безобразия доволен собой.

Расстилаю плед на траве, достаю снедь, откупориваю «фраскати», ем и пью. После трапезы собираю пустые коробки от патронов, сую их в карман, спускаюсь к лужайке и делаю цветные зарисовки пары десятков разных цветов. Синьоре Праске понадобятся свидетельства о том, где я был.

Дойдя до озера, небрежно выкидываю в него коробки, одну за другой. Когда последняя касается воды, на поверхность поднимается крупная рыба, привлеченная блеском металла.

Клара сделала мне подарок. Не особо роскошный, булавка для галстука из простого металла, покрытого самоварным золотом. Она сантиметра четыре в длину, на пружинке, на задней планке мелкая зубчатая насечка. В середине передней позолоченной планки — герб в технике эмали. Это герб города, в нем есть элементы фамильного герба Висконти. Представители рода Висконти, если верить рекламной листовке для туристов, дурно отпечатанной на английском, французском, немецком и итальянском, когда-то владели и городом, и почти всеми окрестными землями. Очень подходящий подарок, хотя Клара и не может этого знать: Висконти были виртуозами заказных убийств, великими визирями в игре смерти. Для них не существовало другого образа жизни. Или смерти.

Вручила она мне этот подарок, мягко говоря, довольно окольным способом — хотя, что было тому причиной, робость или боязнь Диндининых насмешек, я не знаю. Она сунула коробочку с булавкой в карман моей куртки, то ли когда она висела на спинке стула в нашей комнате на Виа Лампедуза, то ли когда мы сидели в пиццерии. Я обнаружил его, только когда Диндина уже ушла, с обычной формальной приветливостью чмокнув меня в щеку.

— Посмотри, что в кармане, — скомандовала Клара. Я сунул руку во внутренний карман. Для меня это совершенно естественное движение. Я никогда ничего не кладу во внешние карманы, остерегаюсь воришек. Клара презрительно рассмеялась.

— Да не внутри. В кармане.

Я похлопал по карману куртки и нащупал коробочку.

— Что это?

Удивление мое было искренним. В нормальном случае я бы ни за что, никогда бы не позволил себе такой рассеянности. Ничего не стоит подсунуть в карман пальто несколько граммов семтекса и одно из миниатюрных взрывных устройств. На моей памяти целых два человека отправились на встречу с Создателем именно таким образом: говорят, в этом болгары тоже мастера. Или румыны? А может, и вовсе албанцы. Все эти балканские болмынканцы одним миром мазаны, когда доходит до дела — хитрющие бестии, от рождения наделенные коварством, которое выпестовали века иноземных вторжений, родственных браков и борьбы за выживание.

Я вытащил коробочку и уставился на нее. Не будь Клара моей любовницей, не стой она так близко, сделай она хоть одно движение, будто вот сейчас возьмет и сбежит, я бы обязательно отшвырнул коробочку подальше, а сам распластался бы на мостовой. Или, возможно, я бросил бы коробочку в нее, к ее ногам. Если подумать — да, именно это я бы и сделал. Выживание и возмездие — не одним только жителям Балкан знакомы эти понятия.

— Dono. Regalo. Пода-рок. Тебе.

Она смотрела на меня с улыбкой, свет уличного фонаря отбрасывал на ее лицо красивую тень, подчеркивая ямочку на подбородке. А еще мне было видно, как она покраснела.

— Можно было бы и без этого.

— Да. Конечно. Можно. Но это от меня. Тебе. Почему не откроешь?

Я приподнял крышку, закрепленную на пружинке. Из коробки вылетел листок с исторической справкой. Сердце у меня зашлось, нервы затрепетали. Клара наклонилась и подняла бумажку.

Булавка сияла в свете фонаря. Я покачал коробочку, любуясь блеском.

— Просто безделушка.

Она, видимо, отрепетировала эту фразу, потому что произнесла ее безупречно, не членя существительное на слоги.

— Я очень тронут, Клара, — улыбнулся я, — но ты зря так вот тратишь свои деньги. Они тебе нужны.

— Да, но только…

Я наклонился и поцеловал ее точно так же, как меня целовала Диндина. Клара обвила меня рукой за шею, вплотную приблизила лицо и прижалась губами к моим губам. Она не отпускала меня долгое мгновение, губы ее не шевельнулись, не раскрылись, не дали языку скользнуть мне в рот.

— Большое спасибо, — сказал я, когда она отодвинулась.

— За что?

— За булавку и за такой нежный поцелуй.

— И то и другое — потому, что я люблю тебя, очень.

Я промолчал. Мне нечего было сказать. Несколько секунд она смотрела мне в глаза, и я чувствовал, что она молится про себя — чтобы я ответил ей тем же, чтобы сказал, что чувствую то же самое, что мы вместе, что мне с ней хорошо. Но я не мог. По отношению к ней это было бы подло.

Она отвернулась, не с обидой, а с грустью, и пошла прочь.