Никто не хотел убивать - Фридрих Незнанский Страница 33

— Отработать круг самых близких знакомых Самсоновой — это та самая наипервейшая задача, которую должен был выполнить следователь, занимающийся эти делом, но он, к сожалению, посчитал это излишней тратой времени, видимо, зациклившись на самой доступной версии…

— То есть, убийца — это я! — на лице Самсонова застыла маска скорби.

— Да, вы! А между тем, здесь было не только убийство хозяйки дома, но еще и ограбление.

— Он заявил, что это было сделано для отвода глаз, а на самом деле все сводится к одной лишь квартире. И даже продержал меня трое суток в следственном изоляторе, в одной камере с какими-то уголовниками, требуя, чтобы я раскололся… господи, какое паскудное слово! В конце концов, меня отпустили под подписку о невыезде. До суда.

— Вы знали, о существовании тайничка Самсоновой?

— Господи, да откуда?! Он ведь, оказывается, был вмонтирован в глубинную часть подоконника в спальне Людмилы Степановны. Эта комната оставалась для нее чем-то вроде памяти о ее муже, и она… она просто запрещала кому-либо входить туда без ее разрешения. И только когда ей надо было посплетничать да посудачить с ее ближайшей подругой, они запирались там вдвоем и вдвоем же пили чай. И единственное, что дозволялось мне и моей жене, так это стоя на пороге спросить, не надо ли ей что-нибудь.

Самсонов скорбно развел руками.

— Так что, как вы сами могли бы догадаться, никаких разговоров о тайничке с драгоценностями не было и быть не могло.

— Вот и я о том же, — согласился с ним Голованов. — Не было и быть не могло. А, судя по тому впечатлению, которое создавалось у оперативников МУРа, грабители знали не только о той ценности, которую представляла собой похищенная коллекция статуэток, но и о существовании тайничка с драгоценностями. И согласитесь, что знать об этом могли только очень близкие Самсоновой люди.

— Да, конечно, я понимаю вас! — наконец-то «въехал в тему» Самсонов и заторопился суетливо, открывая ключом дверцу старинной работы серванта из красного дерева, который уже сам по себе представлял немалую ценность.

— Вот! Вот здесь в коробочке все ее письма, какие-то бумаги, записные книжки и документы, которые ни я, ни моя жена не посчитали нужным выбросить.

И он подал Голованову довольно вместительную картонную коробку, в которую педантичный генерал Самсонов сложил все то, что было когда-то личной частью жизни хозяйки дома, некогда приютившей его и его семью.

— Вы смотрите пока что, а я жене на кухне помогу.

Сложенные в единую стопку, письма были писаны, судя по всему, мужем Людмилы Степановны, когда он отлучался в длительные творческие командировки, и не представляли для Голованова какого-либо интереса, он отложил их в сторону. Не представляли особого интереса и те документы, что лежали в коробке, а вот четыре записные книжки — три довольно старые и потрепанные, а четвертая еще сравнительно новая — сразу же привлекли его внимание. И когда он пролистал эти распухшие от записей почти фолианты, то ему уже не надо было объяснять, с чего бы вдруг следователь прокуратуры проигнорировал одну из версий, которая, как и версия с генералом Самсоновым, лежала на поверхности и могла бы при желании стать рабочей.

В этих четырех книжках, две из которых уже буквально распадались на листочки, были сотни фамилий, имен, телефонов и домашних адресов, которые просто невозможно было отработать в те сроки, которые были отпущены следователю. И он, естественно, пошел своим путем.

С подносом в руках, на котором стояли не только блюдца с бутербродами, но и исходящие ароматнейшим запахом чашечки с кофе, в комнату вошел Самсонов. Поставил поднос на журнальный столик и, уже не скрывая своего волнения, спросил, кивнув на отложенные Головановым записные книжки.

— Думаете, это что-нибудь даст?

Голованов хотел было сказать, а что еще остается делать, как не лопатить и перелопачивать ее знакомых, однако вместо этого произнес, усмехнувшись:

— Как говаривал некогда мой бывший командир и ваш друг генерал Варламов, нет такой крепости в Афгане, которую не взял бы армейский спецназ. К тому же ничего иного на нынешний день я лично предложить не могу.

— Ну дай-то, бог! — шевельнул губами Самсонов, и видно было, что не будь сейчас в этой комнате гостя, он бы перекрестился на висевшие в «красном» углу потемневшие образа, что остались от хозяйки дома.

«А ведь неверующий мужичок-то!» — неизвестно почему отметил Голованов, с грустью думая о том, что так уж устроены большинство людей, что к Богу они обращаются только тогда, когда им очень и очень плохо.

— Кстати, — произнес он, беря с блюдца бутерброд с ветчиной, — вы упоминали о какой-то подруге Людмилы Степановны. Насколько я понял, это ее очень хорошая знакомая и ближайшая подруга, которой она могла бы рассказывать не только о своих болячках, но и о том, что ее волнует?

— Да, так оно и есть, — кивком подтвердил Самсонов. — Вполне приличная, интеллигентная старушка, кстати, тоже вдова, которая помогала моей жене и с похоронами, и с поминками; на девять дней и на сорок. Осокина Марина Васильевна. А что, собственно, вы хотите?

— Вы не могли бы дать ее телефон? Хотя, впрочем, он должен быть в записной книжке.

Домашний телефон Марины Васильевны Осокиной Голованов обнаружил в довольно потрепанной, с распадающимися листочками записной книжке, что лишний раз подтверждало сказанное Самсоновым — эти две женщины давно знали друг друга, но прежде чем звонить ей, спросил:

— Насколько я понимаю, вы тоже знали Осокину?

— Господи, конечно! Даже чаевничали за одним столом. И тогда, когда еще жива была Людмила Степановна, и потом, когда ее…

Самсонов замолчал, и было видно, что ему трудно произнести слово «убили».

— А как она отнеслась к версии следователя, что это вы убили хозяйку?

— Да никак, — нахмурился Самсонов. — Просто сказала, что все это чушь собачья.

— Она это сказала следователю?

— Насколько я понял, и ему тоже.

— Это уже лучше, — улыбнулся Голованов, беря с тарелочки второй бутерброд. — В таком случае расскажите мне, кто она, что она, короче говоря, постарайтесь нарисовать емкий психологический портрет.

— Вы что, хотите встретиться с ней?

— Да! И думаю, что это будет в ваших же интересах.

— Ну что ж, я верю вам, — без особой радости в голосе промямлил Самсонов и задумался надолго, видимо вытаскивая из памяти все то, что могло бы помочь Голованову.

Распрощавшись с Самсоновым, который в своих генеральских штанах с лампасами и клетчатой «ковбойкой» поверх пояса, смотрелся более чем грустно, Голованов уже выходил из подъезда, как вдруг ожил его мобильник.

Звонил Турецкий, и уже по тем тревожным ноткам, которые звучали в его голосе, можно было догадаться, что случилось что-то неприятное.