Костры амбиций - Том Вулф Страница 33

Это Элберт Крнкка. Он машет правой рукой, стараясь обратить на себя внимание. Руки у него тощие, но запястья и кисти огромные, тяжелые. Он приоткрыл рот в полуулыбке, долженствующей, вероятно, убедить судью, что тот имеет дело с рассудительным человеком. На самом же деле он явно относится к разряду таких неотесанных, долговязых и костлявых субъектов, у которых обмен веществ совершается с утроенной быстротой, и поэтому они больше других склонны к внезапным взрывам темперамента.

— Эй, судья! Послушайте!

Ковитский устремил на него изумленный взгляд.

— Послушайте, судья! Две недели назад она нам сказала от двух до шести, понимаете?

Произнося «от двух до шести», Элберт Крнкка поднял над головой обе ладони, выставив вверх по два пальца, как знак победы, и колотил ими в такт по воздуху, словно по невидимым барабанам:

— От-двух-до-шес-ти!

— Мистер Крнкка, — предостерегает Ковитский для него сравнительно мирным тоном.

— А теперь вдруг приходит и говорит от трех до девяти, — продолжает Элберт Крнкка. — Мы уже согласились, ладно, от двух до шести, а она теперь говорит от трех до девяти. От двух до шести! — Он снова бьет по воздуху. — От двух до шести!

— Мистер Кри-ни-ка, если вы…

Но Элберт Крнкка не отступает перед грозным голосом судьи.

— От-двух-до-шес-ти! — взмах! взмах! взмах! взмах! взмах! — Понимаете?

— МИСТЕР КРИНИКА! Если вы желаете заявить ходатайство в суд, сделайте это через своего адвоката.

— Судья, слышите? Можете спросить у нее, — он ткнул указательным пальцем в сторону Патти Скуллиери. Ну и ручищи! В милю длиной. — Это вот она. Сама предложила от двух до шести. А теперь говорит…

— Мистер Крнкка…

— От двух до шести, судья! От двух до шести! — Чувствуя, что время на выступление у него истекает, Элберт спрессовал все, что ему надо высказать, до одной этой фразы и повторяет ее, не переставая бить по воздуху тяжелыми лапами: — От двух до шести, судья! От двух до шести!

— Мистер Крнкка… САДИТЕСЬ! Ждите, пока придет ваш адвокат.

Элберт Крнкка и его жена стали пятиться, не отрывая взглядов от Ковитского, словно покидали тронную залу, и при этом Элберт продолжал твердить: «От двух до шести!» — и махать растопыренными пальцами.

Ларри Крамер пододвинулся к Патти Скуллиери и тихо спросил:

— А эти что натворили?

Патти ответила:

— Жена держала нож у горла жертвы, пока муж ее насиловал.

— Господи Иисусе! — сорвалось у Крамера.

Патти ответила ему усталой, изверившейся усмешкой. Патти лет 28–29. Крамер иногда даже подумывал, не приударить ли за ней. До красотки, конечно, не дотягивает, но есть что-то в ее циничной манере для него привлекательное. Интересно, какая она была в колледже? Небось нервная и стервозная, такие вечно то дуются, то фыркают, и нет у них ни женственности, ни силы. Хотя, с другой стороны, у нее смуглая кожа, густые волосы как смоль, большие глаза и рот Клеопатры — все вместе складывается в его представлении в образ Испорченной Итальянской девчонки. Эти Испорченные Итальянские Девчонки в школе, господи ты боже мой! — грубые, дуры, каких свет не видывал, необразованные, невоспитанные, противные — и удивительно желанные.

Дверь в зал судебных заседаний распахнулась, и вошел пожилой мужчина с крупной, картинно закинутой, даже царственной головой. Вальяжный — вот правильное слово, во всяком случае, по Гибралтарским меркам. На нем двубортный костюм синего цвета в узкую полоску, крахмальная белая сорочка и густо-красный галстук. Тусклые волосы тусклого чернильного оттенка, явно крашеные, прилизаны назад. И две старомодные черные ниточки усов — по обе стороны от ноздрей.

Крамер с интересом посмотрел на вошедшего. Человек этот ему знаком. Он обладает большим обаянием — или, может быть, бесстрашием? И в то же время от его вида у Крамера мороз по коже. Когда-то и он был прокурорским помощником, как Крамер теперь. С тех пор прошло — фьюить! — тридцать годков, и вот он в конце своей карьеры, занимается частной практикой, представляя в суде не правоспособных и всяких бедолаг, включая категорию 18-В — тех, кто слишком беден, чтобы нанять адвоката. Только и всего. Тридцать лет — срок небольшой, пролетят, оглянуться не успеешь.

Ларри Крамер не один смотрит во все глаза на этого человека. Его приход вызвал всеобщее оживление. Самодовольно задрав обвислый, похожий на дыню, подбородок кверху и чуть на сторону, он проходит по залу гуляющей походкой старого бульвардье, словно явился из тех времен, когда вдоль Большой Магистрали еще росли деревья.

— МИСТЕР СОННЕНБЕРГ!

Старый адвокат обратил взгляд на судью. Такая горячая встреча! Он очень рад.

— Ваше дело объявили пять минут назад!

— Прошу меня извинить, ваша честь, — Сонненберг подходит к столу защиты. — Меня задержал судья Мелдник в шестьдесят второй секции.

— Какого черта вы оказались в шестьдесят второй секции, когда здесь ваше дело поставлено первым номером по вашему же ходатайству? Помнится, вы говорили, что ваш клиент должен быть с утра на работе?

— Верно, ваша честь, но меня заверили…

— Ваш клиент уже на месте.

— Я знаю.

— Он вас дожидается.

— Мне это известно, ваша честь, но я не думал, что судья Мелдник…

— Ну ладно, мистер Сонненберг. Теперь вы готовы приступить к делу?

— Да, ваша честь.

По знаку Ковитского секретарь Бруцциелли снова объявляет дело Локвуда. Чернокожий юнец Локвуд поднялся со скамьи для публики и вихляясь подошел к Сонненбергу за столом защиты. Выяснилось, что слушание имеет целью получить от обвиняемого признание в содеянном, а именно в вооруженном грабеже, и за это Окружная прокуратура готова дать ему более легкую статью, по которой полагается от двух до пяти лет заключения. Но Локвуд уперся и не идет на сделку.

Сонненбергу остается только повторить за клиентом, что они виновными себя не признают.

— Мистер Сонненберг, — говорит Ковитский, — будьте добры, подойдите к судейскому столу. И вы, мистер Торрес, тоже.

Торрес — представитель прокуратуры в деле Локвуда. Низенький, еще молодой, от силы лет тридцати, но очень толстый, и над губой — усы, какие отпускают молодые юристы и врачи, чтобы казаться старше, солиднее. Подошедшему Сонненбергу Ковитский дружеским тоном говорит:

— Вы у нас сегодня прямо похожи на Дэвида Нивена, мистер Сонненберг.

— Ну что вы, судья. Какой я Дэвид Нивен. Вильям Пауэлл — может быть. Но уж не Дэвид Нивен.

— Вильям Пауэлл? Вы себя старите, мистер Сонненберг. Разве вам столько лет? — И повернувшись к Торресу: — Эдак мы оглянуться не успеем, как мистер Сонненберг расстанется с нами и поселится где-нибудь в Солнечном поясе [2]в кондоминиуме и не будет знать иных забот, как только бы поспеть с утра пораньше в торговый центр, пока идет продажа по льготным ценам. И ему уже не надо будет больше вставать ни свет ни заря, чтобы не опоздать в Бронкс к началу разбора дел в шестидесятой секции.