Княжий сыск. Последняя святыня - Евгений Кузнецов Страница 32

Может, та книга в золотых досках, а по ним камней самоцветных натыкано как звезд в небе?

* * *

В монастыре всё было по-прежнему. Зима, уже всерьёз и полновластно распоряжающаяся на всей московщине, не внесла в жизнь обители коренных изменений. Если не считать, что послушникам, усердно трудившимся все лето на капустных грядах выпала хоть малая пора отдохновения. Новый игумен оказался приверженцем этого замечательного овоща и продлил бывшие и прежде гряды до самого горизонта, благо землицы у Даниловской обители подбавилось в сравнении с прошлыми временами: один за другим ушли в царствие небесное несколько престарелых представителей древних московских фамилий, успев отписать на помин души изрядные суммы. Серебро игумен потратил на прикуп земли в окрестных селах, а братии предложил усилить поминальную составляющую их повседневных обращений к Господу. Алексий вообще показал себя за те полгода, что руководил монастырём, более хозяином, нежели это могли предполагать монастырские насельники. «Даром, что молод, — вздыхая, говорили послушники и монахи нередко гостевавшим у них посланцам других обителей, — но — хозяин!». Имя игумена вкрадывалось даже в их молитвы на сон грядущий, с кроткими указаниями, что человек столь ранней и яркой святости непременно достоин райских кущ не токмо в отдаленном будущем, но — хоть прямо сейчас…

Одинец, как и летом, заехал в монастырь перед дальней дорогой. И крепко поссорился с Алексием. Игумен, уже начавший входить во вкус власти, уже укрепившийся в чувстве весомости своих слов и действий, к тому же покровительствуемый иерархами таких санов, что при взгляде на их высоту шапка падала с головы, с трудом мог терпеть нравоучения бывшего старшего товарища юности.

«Эх, парнишка, штаны на лямках. Все мы подрастаем, задача только не забыть, кто тебя на помочах водил, да сопли подтирал, — усмехнулся Одинец про себя, — и хотя бы благодарность сохранить». Про мокрый нос будущего игумена — это была большая натяжка, познакомились они, когда послушник Елеферий миновал и детство и отрочество, но всё равно их прежние отношения были отношениями младшего и старшего братьев. А ныне младший несоизмеримо вспрыгнул по служебной лестнице. Мимолетно вспомнился дядька Никифор, когда-то казавшийся и могучим, и мудрым, теперь по мере заметного старения всё чаще не принимавшийся в расчет. «Чего я кинулся бражку у него выливать?» — с запоздалым раскаянием ругнул себя Одинец.

А сцепились они с Алексием после мимоходного замечания Одинца, мол, он не видит большой вины Александра Тверского в том, что случилось летом. Дальше, как водится, слово за слово…

— Александр не мог не понимать, — жёстко ответил Алексий, — что с татарами нам не тягаться. Он подвёл всю Русь.

Одинца уязвила просквозившая в голосе инока неприязнь. С удивлением заметил он и намечающиеся суровые складки у губ духовного брата.

— Да он как мог пытался утихомирить своих людей, — миролюбиво сказал Одинец, — сам тому свидетель.

— Пытался? У него под рукой была дружина, которой хватило б, чтобы разогнать всех тверских бузотёров по домам!

— Что ж они должны были заодно с Чолханом своих избивать? — поразился Сашка. — Тех горожан, которые столько от татар натерпелись?

— Я не сказал избивать, не переиначивай… Разогнать надобно было, подавить бунт в зародыше. И не было бы большой крови. А какая нас ждет впереди!

— Легко сказать «разогнал бы»!

— Московский князь же смог уберечь всех своих ордынцев, а ведь и здесь нашлись бы горячие головы, бунтовать готовые.

— Да уж, наш Иван Данилович кругом молодец, всегда в выигрыше остаётся. Из блохи голенище скроит. Теперь вот вместе с Узбеком будет тверской край разорять. И Александра с престола скинет, и кой-какое барахлишко Москве перепадёт.

Алексий непроизвольно оглянулся, словно ожидая увидеть за спиной сонм свидетелей Сашкиной крамолы. В келье однако никого не было.

— Я не слышал, ты не говорил, — сказал он, снижая голос до шёпота.

— Да говори я, не говори, истина от этого не изменится, — Одинец из противоречия усилил голос.

— Ты уверен, что истина на твоей стороне? — монах овладел собой. — В чём же она?

— Сегодня в том, что единственный народ среди православных, дерзнувший заступиться за самого себя, идут наказывать не только ордынцы, но и дружины из соседних православных княжеств. И главным вождём выступает Иван Данилович. И это ему явно нравится, быть главным. Даже если и в неправом деле. Зато прибыльном.

— А тверичи, стало быть, правы? И мужички тверские, побившие всех торговцев ордынских ни в чем не виноватых, и князь великий Александр, год назад руки хану лобзавший, в верности клявшийся?

— Мне Александр Тверской до одного места… Лобзал не лобзал — дело его совести. Ты скажи ещё, что всякая власть от Бога и Узбек — его помазанник, — возмутился Одинец. Как ни пытался он оставаться в рамках гостевого и братского приличия, дело начинало продвигаться к полному неприятию сторон.

— Могу и так сказать.

— Знаешь, когда-то учитель наш, отец Нифонт, по-другому учил. Татары — это кара небесная за прегрешения. А про то, что власть — она от Бога, я слышал уже из другого источника: не от кого иного, как твоего крёстного, князя Ивана. Не знаю, верит ли в это сам князь, но так удобней и, что важней всего, выгодней.

Тридцать лет назад, еще отроком, князь Иван Московский был послан своим отцом, князем Даниилом, в Великий Новгород. Вольный город Новгород призывал на княжение князей из разных земель по своему усмотрению. И князья еще и гордились подобной честью. Хотя не всегда могли переселиться в Новгород сами. Зачастую посылали вместо себя сыновей, естественно, придавая им значительную боярскую свиту. Вот одним из бояр-советников двенадцатилетнего княжича Ивана и был отец нынешнего игумена Данилова монастыря, боярин Федор Бяконт. В Новгороде у него родился сын, младенец Елеферий, названый так по святцам, а в домашнем обиходе носивший заурядное имя Семен. И был он, действительно, воспринят от купели отроком-княжичем Иваном. А крёстный, как известно, всегда крёстный, даже если прошло три десятка лет и княжич стал могущественным князем Иваном Даниловичем, а младенец — игуменом Алексием.

— От Бога или нет, но Узбек — правитель законный, признанный всей Русью, — раздражённо проговорил Алексий, задетый намёком Одинца на близость к князю, — уже одно это должно было сдержать тверяков. И второе: сила солому ломит. На кого они замахнулись? Разве есть у тверичей даже малая надежда одолеть ордынцев? Ну, побили тысячу, теперь пятьдесят тысяч прискачет! Ведь половину русской земли разорят.

Одинец возразил:

— И это я когда-то слышал. Вернее, когда-то я сам также ответил одному ярому борцу за народное счастье, упокой Господи душу его.

— Правильно ответил…

— Тогда казалось, правильно. А сейчас начинаю задумываться, что сопротивление никогда не бывает бесполезным. Даже если и бессмысленно на первый взгляд. Слышал, может, какие восстания по городам прокатились незадолго до нашего с тобой рождения, когда народ везде ханских баскаков-сборщиков дани побил?