Черное платье - Мария Шкатулова Страница 32

Аркадий Николаевич, которого она, к счастью, застала в диспансере, подтвердил, что Сережу хорошо было бы увезти из Москвы. "Раз он у вас так спокойно перенес двухнедельное заточение, — сказал он, — значит, психологическое привыкание еще не наступило. А оно гораздо хуже поддается лечению, чем физическое. Так что вам ни в коем случае нельзя терять бдительность — еще одна, максимум две дозы, и тогда бороться с этим будет намного сложнее. К концу недели я постараюсь зайти и посмотреть на него".

Окрыленная надеждой, Наташа побежала в больницу. Зинаида Федоровна готовилась к выписке: ее немногочисленные пожитки были аккуратно сложены, на тумбочке царил столь любимый ею порядок. Поцеловав Наташу, она сказала: "Похоже, завтра меня выписывают. Как ты думаешь, что, если мне на следующей неделе сходить в парикмахерскую?"

Когда Наташа подходила к школе, прозвенел звонок: его было слышно даже на улице. "Дождусь Сережу, а потом поговорю с классной руководительницей", — подумала она, прислушиваясь к тому, как школьное здание наполняется звуками. Распахнулись двери, и дети, галдя, начали выбегать во двор навстречу долгожданной свободе. Вышли две девочки из Сережиного класса, Маша и Ира, потом по ступенькам лениво спустился Володя Немыкин, волоча за собой тощий рюкзак, потом Саша Паринов, потом показался Валера Плетнев, отличник, с которым Сережа сидел за одной партой. Когда он поравнялся с Наташей, она спросила:

— Сережа скоро выйдет?

— А его нет…

Наташа почувствовала, что у нее слабеют ноги.

— Как — нет? А где он?

— Ушел…

— Как ушел? Куда?

— Не знаю… Спросите Сашку Паринова. — Он кивнул в сторону ворот.

Наташа бросилась за Париновым.

— Саша, где Сережа?

— Не знаю, он ушел после второго урока. Сказал, что по делу. Да вы не волнуйтесь, он сейчас вернется!

Наташе казалось, что он старается не смотреть ей в глаза.

— Скажи правду: куда он пошел?

— Да не знаю я! Он только сказал, что придет к концу уроков, и все.

Мальчик явно нервничал.

— Валера Плетнев сказал, что тебе что-то известно…

— Ничего мне не известно! Просто мы с Серегой на перемене были вместе, вот и все.

— И он ничего тебе не сказал?

— Сказал, что ненадолго смоется по делу, а к концу уроков вернется.

— И все? А по какому делу, не сказал? — Наташа пристально посмотрела на него.

— Не-а!

Было ясно, что больше она от него ничего не добьется. Ей оставалось только ждать — в надежде на то, что Сережа действительно появится и все объяснит. Она вернулась во двор и села на скамейку, не сводя глаз со школьных ворот.

Прошло полчаса, потом еще. Наташа уже ни на что не надеялась. "Он знает, что я его жду. Раз он не пришел, значит, что-то случилось".

Она продолжала сидеть, машинально глядя, как девочки играют в "резинку". Мимо нее прошел кто-то из Сережиных учителей — Наташа сделала вид, что не заметила, и отвернулась. Что она могла им сказать?

Вскоре школьный двор опустел.

"Надо идти. Надо встать и идти. Вдруг он ждет меня дома?"

Она уговаривала себя, но продолжала сидеть, потому что ей казалось, что она не сможет удержаться на ногах.

"Он вполне может ждать меня дома, у него есть ключ. Что я сижу? Он мог просто забыть, что мы договорились встретиться здесь…"

Она поднялась со скамейки и медленно, чтобы оттянуть страшный момент, когда ей придется убедиться в том, что дома его нет, и еще потому, что от страха у нее подкашивались ноги, направилась к дому.

В квартире было чисто, пусто и тихо. Она вошла в свою комнату, скинула туфли и легла. Ее слух фиксировал звуки, доносящиеся с улицы, — проехала машина, потом еще одна, потом залаяла шотландская овчарка из дома напротив, потом опять проехала машина, потом женский голос крикнул: "Владик, я тебя жду, ты идешь? Владик!"

Она лежала и повторяла про себя: "Как он мог? Как он мог? Значит, он лгал мне все это время. Лгал мне, бабушке. Боже мой, что я скажу завтра маме? Что с ней будет? Он же знал, знал, что она больна, что ей нельзя волноваться. Как он мог?"

Она повернулась на бок, поджала под себя ноги и с головой накрылась одеялом.

Она проснулась от бившего ей в глаза яркого солнца. "Господи, уже седьмой час! Что я лежу? Надо бежать, надо искать Сережу. Но куда я пойду? В милицию? Бесполезно. Никто не станет им заниматься".

Что было делать? Сидеть и ждать, пока он вернется? Вечером, ночью или рано утром, как прошлый раз? Ей было страшно даже представить себе это ожидание в одиночестве. А если с ним что-нибудь случилось?

Она подумала о матери. "Она не должна ничего знать. Если Сережа не вернется к утру, я не смогу забрать ее из больницы. Господи, за что все это? За что?"

Она в отчаянии металась по квартире, не зная, что предпринять: то бросалась к шкафу, чтобы, неизвестно зачем, выбрать себе какую-нибудь более подходящую одежду из своего скудного гардероба, то к окну — посмотреть, не идет ли Сережа, то, услышав, что на площадке останавливается лифт, бросалась к входной двери. В конце концов она снова села на кушетку и разрыдалась. И, плача, вспомнила все: вспомнила ошу-щение страшного одиночества, которое она испытала, когда от нее ушел муж; вспомнила, как было страшно, когда тяжело болел маленький Сережа; вспомнила, как она мыла полы и носила бутылки с боржоми, когда работала в семье новых русских в позапрошлом году; вспомнила, как в парижском аэропорту… Нет, только не это. Она не будет себя жалеть, она не имеет права. Сейчас она встанет и пойдет.

Наташа вдруг поймала себя на странном ощущении: на мгновение она почувствовала, что жалеет о смерти своего бывшего мужа. Если бы он был жив, ей было бы к кому пойти. Она бросилась бы перед ним на колени и умоляла помочь ей. Любой ценой. Или… или убила бы его еще раз, о Господи.

Наконец она собралась с силами и побежала в милицию, где в тот день дежурил старший лейтенант Машакин, большой любитель женского пола. Увидев входящую в отделение хорошенькую дамочку, он приосанился и даже слегка поправил свои густые русые волосы. Однако, услышав, что дамочка разыскивает своего малолетнего сына-наркомана, интерес к ней потерял и даже немного подпортил себе настроение, объясняя, что искать "пацана" никто не станет, так как, во-первых, он никуда и не пропадал, а сидит себе спокойно где-нибудь в подвале и нюхает клей или колется, а потом придет домой как ни в чем не бывало. А не придет сегодня, так придет завтра. А во-вторых, не для того существует милиция, чтобы гоняться за каждым, кому хочется делать то, что не следует. "Понятно? И раньше чем через три дня сюда и ходить нечего — все равно заявление у вас никто не примет".

Потом Наташа снова побежала к школе. Двор был закрыт, и только несколько подростков, сидя на приступке ограды, пели под гитару: "Дом стоит, свет горит, из окна видна даль, так откуда взялась печаль?.."