Алиби от Мари Саверни - Иван Аврамов Страница 32

«Хорошо тут жить, — подумал Глеб. — А охранник, который поднимает и опускает шлагбаум, напоминает мне апостола Петра у врат рая. Только в раю, если не ошибаюсь, никого не убивают».

В доме справа от жилища Яворского, если стоять к нему лицом, сейчас явно никого не было, поэтому Глеб решил попытать счастья в доме слева. Здесь повезло. Наверное, переданный видеокамерами слежения фейс Глеба не внушал доверия, потому что голос, принадлежащий, без сомнения, пожилой женщине, поинтересовался:

— Кто вы? Что вам надо?

— Майор милиции Губенко. Хочу с вами побеседовать. Это недолго.

— По поводу убийства?

— Да.

Во дворе или в доме помолчали, потом в приказном порядке последовало:

— Покажите удостоверение.

Резонная, если учитывать, что он в штатском, просьба.

После того, как Глеб предъявил «корочки», наступило молчание, наконец, из домофона послышалось: «Хорошо, войдите», замок на калитке щелкнул, и Глеб, нажав ручку, отворил ее. Навстречу ему шли седоволосая бабулька, по виду — сельская учительница на пенсии, и мальчик лет одиннадцати со жгучим любопытством в глазах. Большой двор, если не считать опрокинутого вверх колесами скейтборда да лежащего прямо на земле велосипеда (мальчишки — они всюду мальчишки), был идеально ухожен. Компактный, метра три на четыре, прямоугольник купального бассейна голубел водой. Еще дальше, примерно на той же «параллели», где у Яворского — площадка для игры в гольф, аккуратный загон для птицы. «Фишка» хозяев — павлины и фазаны. Что ж, у каждого здесь свои предпочтения, увлечения, причуды.

— Значит, вы знаете, что у ваших соседей…беда, — произнес Глеб, изучая старушку, которая, по всей видимости, была добрым и негордым человеком.

— Только благодаря внуку, Сережке, — ответила женщина, кивая на мальца. — Иначе б оставалась в неведении. Я, если честно, никак не привыкну к здешней жизни. Соседи, а в гости друг к другу ходить не принято. Каждая семья сама по себе. Ну, увидимся случайно — поздороваемся, вот и все. Совсем не так, как в моем селе, где все на виду, а соседка через дорогу иногда роднее, чем сестра.

— Да, понимаю, — улыбнулся Губенко. — Я в Сосновке первый раз и, конечно, удивился — никого не видно, ничего не слышно. Простите, как вас зовут? Марья Михайловна, вам сегодня что-то бросилось в глаза? Человека ведь убили, надо разобраться, кто это сделал и почему.

— Боюсь, милый мой, ничем тебе не помогу. Я все время была в доме, ну, во двор выходила. Ни криков, ни ругани. А заборы, сами видите, такие, что любая тюрьма позавидует.

— А я… — бойко начал мальчонка, но тут же осекся под удивленным взглядом старухи.

— Ну-ка, ну-ка, Сережа, — поощрительно, выжидающе произнес Губенко.

— Я спускался к речке, а там дядька какой-то в лодке сидит и рыбу удит. Молодой еще, но уже лысый. Не совсем, правда, лысый, а наполовину.

— И когда это было?

— Сразу после обеда, может, в полтретьего.

— И где находилась лодка? Посередине реки или возле берега?

— На самой глубине. Посередине.

— Весельная или моторная?

— С веслами.

— А потом?

— А потом я убежал, а рыбак еще ловил рыбу.

— И больше никого ты там не заметил?

— Не-а. Ни на берегу, ни на воде. Обычно…

— Что — обычно?

— А то, что рыбаков здесь никаких не бывает.

— Речка приватизирована, что ли?

Мальчишка пожал плечами, а Марья Михайловна недоуменно выпятила по-старчески бесцветные губы:

— Точно не знаю, но, наверное, нет. До речек, мил-человек, еще не добрались. Просто местным известно, какие люди тут живут, вот они и не докучают.

— Вас, Марья Михайловна, сын сюда привез или дочь?

— Сын. Он председатель правления банка.

— Большущая должность, — уважительно сказал Глеб.

— И денежная, — по-детски непосредственно, но весьма горделиво подчеркнул Сережа, заставив Глеба в душе поразиться, как рано сейчас детки проникаются духом меркантилизма.

Дальнейший опрос тех жителей Сосновки, которые чудом как оказались дома, навел Глеба на невеселую мысль о том, что свидетели в этом поселке для белых людей просто-напросто не водятся, как не водятся, например, в Черном море синие киты. Глеб даже выбранился вслух, что ему, интеллигентному человеку, в отличие от другого хорошо воспитанного джентльмена — Феликса, который вполне позволял себе это, было вовсе несвойственно. Утешало то, что завтра есть еще с кем встретиться. Только надо приехать спозаранку, чтобы поймать этих трудоголиков еще до отъезда на работу. Жаль, что жены их уже разъехались по Багамам, Канарам, Сейшелям и Пальма-де-Мальоркам…

Когда Глеб, вытянув под кухонным столом во всю длину сладко ноющие ноги, наслаждался после сытного ужина чашкой традиционного кофе, за что постоянно был ругаем женой, считающей, что кофе на ночь — признак дурного тона, позвонил Феликс.

— Ну и как? Уже, наверное, знаешь, кто угробил эту красотку?

— Кончай, Феликс, ёрничать. Если б «уже», оборвал бы твой телефон. Представляешь, буквально не за что ухватиться. Соседский мальчонка, правда, сказал, что видал на реке какого-то, как он выразился, полулысого рыбака в лодке незадолго до убийства. Несколько странно, так как речка де-факто «прихватизирована». Местные аборигены, из соседних, имею в виду, сел, свято чтут покой сошедших к ним богов и стараются не тягать у них под носом карасей да окунишек. И всем залетным дают от ворот поворот. Сдается мне, вряд ли узнаем, кто этот рыбак. Неужели приплыл откуда-то, чтобы всадить кинжал в сердце жене Яворского?

— Всяко может быть, — Губин ответил на этот вопрос так, как на него хотелось ответить и самому Губенко.

— В общем, у меня пусто. А у тебя?

— Познакомился с Ириной Валерьевной Яворской. Очаровательная женщина, совсем не похожа на своего невыразительного отца. Случившимся потрясена. Говорит, что такое не могло привидеться и в самом страшном сне. Совершенно не представляет, кто и почему мог взять на душу такой грех. Хороший она человек, эта Иришка, — Феликс не будет Феликсом, если не собьется на привычный, весьма легкий тон — «красотка», «Иришка». А вот и продолжение: — Старикашку характеризует как нельзя лучше: с матерью прожил душа в душу, супруги никогда не ревновали друг друга, и не потому, что не ревнивы по природе, а просто оснований для этого никогда не возникало. Отца, когда тот женился вторично, никто из детей не осуждал. Выбор его приняли с пониманием. «Пока человек жив, ему хочется обычных человеческих радостей, уюта, защищенности, потребности о ком-то заботиться», — так сказала Ирина Валерьевна, и я с ней согласен, потому что, как холостяк, чувствую себя ущербным. Согласись, Глеб, я ущербная личность?

— Конечно. Но этот недостаток исправим — стоит лишь переступить порог загса.