Модельный дом - Фридрих Незнанский Страница 32

— Так может, все-таки она к родным уехала?

— А откуда у нее родные-то? — с угрюмой ноткой в голосе заметила одна из девушек. — Она же ведь круглая сирота. И все, чего она добилась… — И стала рассказывать, как пыталась разыскать ее.

— Разговорчики! — оборвал, наконец, моделей молчавший до этого водитель. — Расскажу хозяйке, она вам быстренько язычки пообрежет.

— Да ладно тебе, Макарыч, — попыталась было усовестить водилу все та же модель с хриплым голосом. — Нам ведь тоже не все равно, что могло с ней случиться. Был человек — и нету. Как в прорубь провалился.

— Это ты с Валентиной Ивановной об этом поговори, — посоветовал ей Макарыч, — а пока что сиди, да посапывай в тряпочку.

Он покосился на Голованова, которого уже держал за своего будущего начальника, и негромко добавил:

— По крайней мере, чтобы в моем присутствии об этом больше не говорили.

— Ну и хмырь же ты, Макарыч! — заметил кто-то. — Помрешь вот, не дай бог, конечно, и на твоей могилке кто-нибудь попытается доброе слово сказать, а им тоже рот заткнут, как ты нам затыкаешь. Представляешь, каково тебе будет?

Салон «мерседеса» потонул в грохоте смеха, и только Макарыч молчал угрюмо, кося глазом на кемарившего Голованова.

Намотавшись за день и обозначив себя в роли чабана среди молоденьких «овечек», которые вроде бы и сами не прочь угодить в пасть богатенького рублевского волка, он полудремал-полубодрствовал, откинувшись спиной на мягкую спинку сиденья, и вслушивался в приглушенные голоса, доносившиеся из салона. Приструненные Макарычем, девчонки едва слышно переговаривались между собой, переходя порой на шепот, и надо было быть профессиональным акустиком, чтобы разобрать, о чем они толкуют между собой. Единственное, что порой улавливал Голованов, так это слово «Стаська». И это не могло не наводить на определенные размышления.

Домой Голованов приехал уже совершенно разбитый и решил, что утро вечера мудренее — надо было проанализировать прошедший день, проведенный им в многослойном хозяйстве «мадам Глушко», — завалился спать.

Утром проснулся совершенно нормальным человеком, по крайней мере, отдохнувшим, и, чтобы сбить с себя остатки вчерашней суеты, забрался под душ и минут пять массировал покрасневшую кожу, переключая воду то на горячую, то на обжигающе холодную струю.

Из ванной комнаты вышел окончательно посвежевшим человеком, способным работать и думать, но, главное, логически мыслить и принимать правильные решения.

Сварил кофе в медной турке, которую когда-то привез из Афганистана, и уже вдыхая на кухне головокружительный запах молотого кофе, пожалел, что не может позволить себе пару глотков коньяку. Еще неизвестно, как поведет себя привередливая хозяйка «Примы», если вдруг почувствует от него запах спиртного.

Впрочем, сваренный им кофе взбадривал мозги и без коньяка.

Итак, подиум на Рублевке. Точнее говоря, закамуфлированное театрализованное представление с участием еще не оперившихся полуобнаженных красоток, в котором, в общем-то, не было ничего криминального. И отправляя его сопровождающим, многоопытная хозяйка «Примы», видимо, уже знала, или, по крайней мере, догадывалась о чистоте заявленного показа. Грубо говоря, это была элементарная обкатка, а, возможно, и проверка на вшивость, после которой уже должно последовать нечто более серьезное. Знать бы только, что.

Отпив глоток исходящего дурманящим запахом кофе, Голованов с силой помассировал виски и откинулся на спинку «уголка». Закрыл глаза, прокручивая в памяти «пленку» в общем-то рядового, наверное, выезда, и еще раз убедившись, что никакой оплошности с его стороны допущено не было, сделал «стоп-кадр» на том моменте, когда они уже возвращались в Москву.

Не очень-то разговорчивый и хмурый, как старый сыч, Макарыч, полуосвещенный салон «мерседеса», воспоминания уже расслабившихся моделей. И вдруг… — «Девочки, мы тут смеемся, а ведь сорок дней как Стаськи с нами нету».

Уже почти закемаривший на переднем пассажирском сиденье, он даже не обратил бы на эти слова внимания, если бы не мгновенно наступившая тишина в салоне. И тут же: «Господи, как же мы могли забыть-то?»

Потом еще какие-то слова, заставившие его уже более внимательно прислушаться к обрывочным репликам девчонок, и наконец главное: «Оттого, видимо, и сгинула, будто в ночи растворилась. Ни слуха, ни духа о ней». — «И что, действительно никаких следов?» — «Какое там! Исчезла — и все тут».

Но, пожалуй, более всего его поразила реакция молчавшего до этого Макарыча, который, судя по всему, был чуть ли не доверенным лицом Глушко и знал или догадывался о чем-то таком, о чем не позволено было даже говорить вслух: «Разговорчики! Расскажу хозяйке, она вам быстренько язычки пообрежет».

Восстанавливая в памяти этот момент, Голованов вспомнил, как при этих словах на него покосился Макарыч, однако он продолжал «кемарить», откинувшись на спинку сиденья.

Судя по реакции Макарыча, это было не простое исчезновение юной модели, не разрыв контракта с «Примой», но он тогда еще не придал этому должного значения, и сделал охотничью стойку только утром, когда прочистились мозги от наносного слоя информации, и можно было «очистить зерна от плевел».

Итак, неизвестно куда сгинувшая модель, которую знавшие ее девчонки называли Стаськой.

Стаська. То есть, Станислава или что-нибудь в этом роде. Можно предположить, что по глаза наевшись модельным агентством пани Глушко, точнее говоря, ее теневой стороной, о которой пока ничего не известно, она оборвала все концы…

Воспроизведя в памяти все то, что он услышал в салоне «мерседеса», Голованов уже понимал, что эта его версия с бегством юной и, видимо, вполне приличной по своим человеческим качествам модели, всего лишь стремление выдать желаемое за действительное. В данном случае, это попытка избежать версии, которая вытекала из логики происшедшего.

За всем этим скрывалось что-то очень темное, о чем даже говорить нельзя было вслух, и Голованов еще раз прокрутил в памяти ночной разговор в салоне «мерседеса». Он уже понимал, что исчезновение неизвестной пока что Стаськи, хоть и призрачная пока что, но все-таки зацепка, которой нельзя пренебрегать.

— Стаська… сорок дней…

Он поднялся, достал из шкафчика початую бутылку коньяка, обреченно вздохнул, будто шел на явно раскрываемое преступление, и буквально нацедил в чашечку с кофе несколько капель ароматно, дурманящей жидкости.

Теперь уже, кажется, его мозг ожил окончательно, и он потянулся за лежавшим на столе мобильником.

Турецкий, казалось, ждал его звонка, по крайней мере, тут же спросил, как живется-можется охранникам в таком малиннике, как модельное агентство. И когда Голованов рассказал о поездке с выводком юных моделей на Рублевку, Турецкий какое-то время молчал, видимо, препарируя информацию, затем то ли спросил, то ли точку поставил на самому себе заданном вопросе:

— Значит, говоришь, все модели криминального возраста?