Ярость жертвы - Анатолий Афанасьев Страница 32

— Выходи, паренек, не задерживай. Приехали.

Детина заблажил:

— Ты, сука помоечная, вези обратно! Никуда не пойду. В рот я вас..!

Я ему даже позавидовал, потому что сам никогда не посмел бы разговаривать в таком тоне с Григорием Донатовичем, даже если бы он был без пистолета, а пистолет у него как раз был, тупорылый, синеватого отлива, не знаю, какого калибра. В пистолетах я не разбираюсь. Гречанинов на юношу не обиделся, только чуть побледнел.

— Считаю до трех, — сказал он.

На счете «два» бандюга вывалился из салона и по-собачьи встряхнулся:

— И что дальше?!

Мне нравился этот парень. Он и в лесу, на безлюдной тропе не терял присутствия духа. Даже занял боевую стойку и попытался ударом ноги выбить у Гречанинова пистолет. Получилось, конечно, нескладно, но выражение лица у парня было очень боевое, почти как у Брюса Ли. Гречанинов, отступив, с досадой поморщился.

— Обойдись без дешевки, — попросил. — Жить-то небось хочешь?

— Да что ты, сука, мне сделаешь, хорек вонючий?!

Негромко клацнул выстрел, парень согнулся. На светлой штанине повыше колена проступило темное пятно.

— Ой! — изумленно сказал он. — Попал!

Гречанинов поднял дуло на уровень его лба.

— Адрес Четвертака. Живо!

Парень выпрямился, теперь у него было совсем другое лицо. Я бы даже сказал, это было не лицо, а маска. Маска человека, который вдруг болезненно осознал, что шутки кончились и начались проводы. Торопясь, точно в трансе, он назвал улицу, дом и номер квартиры — милое, когда-то тихое Замоскворечье.

— Телефон?

Парень медленно опустился на песок:

— Что вы со мной сделаете?

— Телефон?!

— Чей?

— Четвертака.

С подвыванием, но без запинки парень произнес семь цифр. Прижал ладонью раненое колено.

— Не убивайте. Я вам пригожусь.

— Чем?

— Про Четвертака все знаю. Девку его знаю. Запасную хазу.

— Садись в машину.

— Не могу… кровь!..

— Ну!..

Вернулись на шоссе и у первого же телефона-автомата остановились. Гречанинов отдал мне пистолет.

— Пригляди за ним. Поползет — стреляй прямо в башку.

Сам подошел к автомату, набрал номер. Я с любопытством разглядывал пушку. Приятно лежала рукоять в ладони. Круглый, с насечкой барабан.

— Кто он такой? — закопошился подранок на заднем сиденье. — Крутой больно.

— Узнаешь, если с телефоном схимичил.

— Ты что, брат, ты что!..

Гречанинов вернулся в машину. Достал из кармана шприц, какую-то ампулу. Отломил стеклянную головку, всосал поршнем. У парня глаза полезли на лоб.

— Не надо, дяденька! Христом Богом прошу!

— Руку!

Всадил укол в вену, и несчастный, хлюпнув носом, облегченно засопел. Гречанинов за плечи вытянул его из машины, дотащил до телефонной будки и прислонил к ней спиной. Все это на виду у летящих по шоссе машин.

Уселся рядом со мной на переднее сиденье:

— Саня, как себя чувствуешь?

— Нормально.

— Тогда гони к больнице. Заберем твою машину.

Я погнал, но как-то плохо различал встречный поток. Машина дергалась в руках, точно чумовая.

— Останови!

Мы поменялись местами, и я с облегчением закурил, прислушиваясь, как ноют растревоженные кости. Перед глазами плавали серые мушки.

— А как ты думал, — Гречанинов заговорил хмуро, раздраженно. — С ними в догонялки играть? Нет, друг мой, я предупреждал. Это стая, остановить ее можно только силой. Обычно это делает государство, но не у нас. Пикантность ситуации как раз в том, что государства у нас больше нет. Вожаки стаи и государственные управители — суть единый организм. С исторической точки зрения феномен не новый. Уже на нашем веку такое случалось в Германии, в Южной Америке. Чего молчишь?

— Банально, — буркнул я. Мы застряли в очередной пробке, и в салоне сразу стало душно.

— Именно что банально, — согласился Гречанинов. — Да тут и не надо ничего усложнять. Обидно только, слишком мало людей осознали эту банальность. Жертв полно, хнычущих и скулящих миллионы, а сопротивляются единицы. Впрочем, и это не ново. Накопится некая критическая масса, и ситуация мгновенно переменится. Но нам с тобой некогда ждать. Нам приспичило. Верно?

— Вы его убили?

Гречанинов ответил не сразу. Мы выбрались из пробки и вскоре подкатили к больнице. «Жигуленок», целый и невредимый, стоял на прежнем месте. Улочка была пуста. Гречанинов приткнулся к нему сзади. Грустно заметил, как бы подводя предварительный итог незадачливо прожитой жизни:

— Хорошо, Саша, давай обсудим в последний раз. Нет, бандита я не убил. Пару суток проспит — и больше ничего. Но убивать придется. Может быть, много. Как говорил Горбачев: нет альтернативы. Давай, дружок, подумай и определись: готов ли ты к этому? Но — в последний раз! Напомню, твоя собственная жизнь не стоит и копейки. Таких, как ты, Могол давно перестал даже считать. Он их просто стряхивает, как мусор с ладони. Подумай, я подожду.

Я понял: если сейчас вякну что-нибудь не так, Гречанинов выйдет из машины — и больше я его не увижу.

— Я справлюсь, — сказал я. — Речь ведь не только обо мне.

— Саша, ну-ка посмотри на меня.

Что он во мне увидел, не знаю, но я на мгновение погрузился в его глаза, как в лютую, стылую тьму.

— Хорошо, верю! Поехали.

Пересели в «жигуленок», Гречанинов — за баранкой. В ближайшем «комке» он купил большую бутылку пепси. К ней я присосался, как к материнской груди, и, захлебываясь, обливая рубашку, вылакал сразу половину.

По дороге узнал много о Черном Моголе. Похоже, это был человек из легенды. Герой нашего времени. Как в шестидесятые годы физик (Смоктуновский, Баталов), в семидесятые — лирик, в восьмидесятые — демократ (Ельцин), так нынче — крупный бандит. Такая обрисовалась духовная наследственность. Но это не так забавно, как кажется кому-то, возможно, в Бразилии, которую нам все чаще приводят в пример в качестве образца самого удобного для нас, рабов, бытования.

Среди уголовщины Могол был известен тем, что в один из побегов питался человечиной, не так, как это делают понуждаемые голодом бродяги, то есть с понятной целью добраться до населенных мест, а как бы в охотку и для собственного удовольствия. Перед уходом из лагеря специально откормил двух сожителей натурально на убой, не позволяя им неделями двигаться дальше чем до сортира. На «Большую землю» прихватил с собой пятерых поделыциков и всех сожрал, кроме шустрого мальчонки Миши Четвертачка, который угодил ему тем, что в полевых условиях, на костерке так ловко коптил мясные ломти, что по вкусу блюдо ничем не уступало шашлыку из «Арагви». Впоследствии, в созданной Моголом империи, Миша занял завидное положение. Тут я сразу понял, почему у Четвертачка глаза все время казались подмокшими: видно, по мягкости сердца до сей поры сокрушался о приконченных и съеденных сотоварищах.