Маска Лафатера - Йенс Шпаршу Страница 32

Вот они, все три поколения Шикеданцев, одновременно, заметил я. Как отчетливо у дочери, в отличие от внуков, прослеживались черты лица Шикеданца! Как будто с возрастом кровь племени начинала заявлять о своих правах. Может, дочь ненадолго и сделала себе легкомысленную прическу, чтобы отдать пару лет юношеским порывам и жизненным планам, — и все, все должно было сложиться иначе… Но племя созывало своих людей. Время собираться вместе, время выступать в поход. Сквозь столетия, ступая гусиным шагом, ко входу в галерею предков — галерею похожих лиц.

Интересно, а Лафатер когда-нибудь писал о схожести членов семьи? Открытый вопрос, над которым стоило поразмыслить.

Я все еще сидел в кресле, когда зазвонил телефон. Я перегнулся вбок, чтобы достать кончиками пальцев до телефонной трубки.

Это был Хафкемайер! Я едва не упал.

— Алло, — сказал я.

— Ну вот, решил хоть узнать, дошел ли до вас мой факс.

— Да, я только приехал.

— М-м-м. Ну и как?

— Ну, как вам сказать…

— Не поймите меня превратно, но вся эта история, а вернее, то, как вы ее толкуете, — не знаю… Это… как бы получше объяснить… Все это просто на порядок мельче того, что мне нужно. Телеспектакль. А Лафатер у вас что-то вроде кулис — на самом заднем плане.

Я сделал пометку: «На самом заднем плане…»

— Вы еще здесь?

— Да, разумеется.

— Я считаю, нам тут просто требуется больше пространства. Боже мой: Лафатер! Подумайте только! Великий безумец! Прославленный гуру! Странствующий проповедник! Тут есть на что опереться! Восемнадцатое столетие. Там должны ездить экипажи… И головы, я хочу видеть головы! Лица!

Я нарисовал на бумаге маленькие луновидные личики: похоже, будто Хафкемайер решил погрузить меня в трудотерапию.

— Скажите-ка мне, ведь Лафатер, он каким-то образом и с Гёте был знаком, не так ли?

— Нуда, был. Но вводить его так уж конкретно я не собирался, чтобы не превратить все это в костюмный…

— Ладно, я не против. Значит, Гёте побоку. Вы делаете особый акцент на Энслине, и это не так уж плохо. Все ведь — надеюсь, тут мы друг друга понимаем — не должно быть прямолинейно, напротив.

«Напротив», пометил я.

— Так вот, просто чтобы дать вам небольшой пример: вы пишете о художниках, о портретах. Скрупулезно и ярко. Даже очень ярко. Колорит эпохи. Но пока это лишь баловство, я еще не вижу художника. И красивой женщины…

— Так значит, женщины нужны? — уточнил я.

— Ну конечно, как же без них! Только прошу вас, не надо ложного платонизма! Рано или поздно должно ведь дойти и до дела. Должен прозвенеть звонок, иначе… Тут Хафкемайер застонал.

— Понимаю, — сказал я. — То есть побольше фильма. И особо не приукрашивать действие историями о привидениях.

— М-м-м… Примерно так, — отозвался Хафкемайер. — Хотя приукрашивание — отнюдь не главное, в чем я бы вас упрекнул.

«Приукрашивание — замечаний нет…», — задумчиво пометил я.

Мы договорились, что в ближайшие недели я пошлю ему новый вариант.

— Итак, на сегодня, пожалуй: over! [16]— сказал Хафкемайер.

— Eiei, Sir. [17]

Все это было бесполезно; я бросил пальто на спинку стула и принялся убираться в комнате. Курятник — это ведь не означает свинарник! Кроме того, я не знал, исследовал ли Шикеданц со своим неисчерпаемым резервуаром ключей мои апартаменты, пока меня здесь не было.

Для начала я решил расчистить себе рабочее место на письменном столе. Я разорвал все листки и черновые наброски, напоминавшие о старом варианте сценария, и их клочки прошлогодним снегом посыпались в мусорную корзину.

Затем просмотрел всю почту, пришедшую за то время, пока я был в разъездах. Нашел экземпляр «Южногерманского ежемесячника». Бандероль. Несколько писем.

Мои «Размышления о времени» — и это, на мой взгляд, было уже чересчур! — родились на свет под незримым, но существенным влиянием Магды Сцабо. Теперь я снова об этом вспомнил: в последний момент, когда уже ничто, хоть убей, не лезло в голову, я просто-напросто воспользовался парочкой мыслей, которые крутились у меня в голове после разговора в ресторане, у цюрихского китайца.

«Эпоха новой непосредственности наступила!»

Таким громогласным заголовком начиналась статья.

Внешние признаки этой эры — появление невербальных форм взаимопонимания: символов, знаков. Возрождение древнего дикаря в мире современной техники — вот что мы можем сейчас наблюдать. На высшей ступени развития возрождается стародавняя непосредственность, безжалостно обрекавшая наших мохнатых предков на узкий овал лица. Изобретение орудий труда и ходьба на двух ногах разорвали этот порочный круг. А поскольку теперь — такова уж человеческая природа — остается лишь произнести заклинание, и пусть метла метет сама [18]— в основном из-за набирающей обороты автоматизации инструменты становятся «самостоятельными», мы более не прикасаемся к ним.

Бесценные звенья, которым мы обязаны нашей просвещенностью (просвещенность — дистанция, ее отсутствие — утрата дистанции!), исчезают, и мы опускаемся вниз, к прежнему уровню развития. Вновь дают о себе знать синдромы неандертальцев: тупая рассеянность, чувство предоставленности самому себе, дезориентация…

Таков был мой маленький апокалиптический сценарий на ближайшую сотню лет. Журнал я отложил в сторону. Так же, как и запоздавшую рецензию на «Кочевников расставаний». Вдохновенно порхая, она вылетела мне навстречу из вскрытого конверта. Прочитав название «Отбросы утопии», я неожиданно застыл. Мне это было знакомо, только вот не помнил откуда — пока подпись не прочел: Ганс Гефлер. Ах, ну как же! Привет от моего доброго старого 007!

В общем и целом все оказалось совсем не так ужасно, как того следовало ожидать. По какой-то причине Гефлер обошелся со мной достаточно мягко.

Однако я был не в настроении во все это углубляться, благо меня еще ждала бандероль.

Я вскрыл ее — и вот вам, сюрприз дня! Как долго я искал эту вещь, и наконец держу ее в руках: «Гений сердца», написанный Мари Лафатер-Сломан. Старая, то и дело цитируемая биография Лафатера. (Счет я тут же отложил для Хафкемайера.)

Кстати, Хафкемайер был прав: действие подобного фильма не могло разворачиваться в полнейшем вакууме, исключительно в призрачном мире ученых диспутов и их идей. Рано или поздно должна появиться конкретика, материал — лица, ситуации, повороты камеры!

Я лихорадочно листал страницы, надеясь найти следы моего Энслина. Среди событий, датированных годом 1779-м — в связи со своим назначением в храме Святого Петра, Лафатер как раз переселился из дома на Шпигельгассе в дом настоятеля «Реблаубе» [19]на другом конце Лиммата, — мне попался на глаза любопытнейший курьез.