Игра случая - Наталья Александрова Страница 32

Когда-то эта квартира на Петроградской была большойгосподской квартирой, принадлежащей родителям Людвиги Юлиановны. Пришла новаявласть, родители исчезли, квартира стала запущенной многолюдной коммуналкой, агимназистка Люся со временем превратилась в маленькую, сухонькую запуганнуюстарушку, ютящуюся в самой маленькой и самой темной комнатке, когда-токухаркиной.

Бывшую детскую занимала Захарьиха – торговка с Сытногорынка, здоровенная краснорожая баба, главным жизненным удовольствием которойбыло травить безответную Людвигу Юлиановну. Стоило старушке крадучисьнаправиться по коридору в «места общего пользования», как Захарьиха, неизвестнокак это замечавшая, выскакивала в коридор и набрасывалась на нее, истошно вопя:

– Буржуйка выползла! Мало ты народной кровушки попила!Ты еще и при нашей власти пожить норовишь! В сортир народный прешься! Зажилась,стерва, на этом свете!

Непосредственный интерес Захарьихи заключался в том, что онамечтала завладеть комнаткой Людвиги Юлиановны – хоть и маленькая, а в хозяйствевсе сгодится, – и даже заранее подала заявление на эту комнату, как жертвасталинских репрессий. Жертвой репрессий она была очень сомнительной, –отсидела при Сталине два года за воровство, – но при ее характере споритьс ней никто не решался, и комнатку ей чуть было не дали, но тут совершеннослучайно кто-то из домоуправления вспомнил, что Людвига Юлиановна пока ещежива, и заявление временно отложили.

Захарьиха совсем озверела и бедная старушка, боясь лишнийраз проходить мимо ее комнаты, стала пользоваться общественным туалетом уплощади Льва Толстого.

Так продолжалось до тех пор, пока за нее не вступился, постранному капризу судьбы, отставной чекист, заслуженный работник органов ИванИгнатьевич Ильичевский. Иван Игнатьевич вышел из бывшего кабинета, где онпроживал в гордом одиночестве, шаркая мягкими суконными бурками, в которых онходил зимой и летом, аккуратно выбил свою неизменную черную трубку и сказалмедленно и весомо:

– Для того ли вождь мирового пролетариата ВладимирИльич Ленин скрывался в лесах Финляндии, чтобы советская пенсионерка ЛюдвигаЮлиановна, пусть даже и буржуазного происхождения, ходила в общественный туалетна площади Льва Толстого? Это политически неверно. Каждый имеет правопользоваться местами общего пользования, – и так сурово при этомпристукнул своей черной трубкой, что Захарьиха перепугалась и скрылась в своейкомнате.

Ивана Игнатьевича она боялась и уважала, что было для нее, всущности, одно и то же. Он давно уже завершил свою карьеру в органах, но тем неменее с соседями держался с ледяным высокомерием человека, прикосновенного квласти, изрекал иногда суровые политические оценки и охотно откликался на давнозабытое звание «кварт-уполномоченный». Соседи его не любили и передавали вполголосадруг другу не вполне достоверные, но достаточно страшные истории из егочекистского прошлого.

Среди прочего поговаривали, что к его чистым рукам прилиплово времена его буйной молодости немало ценностей, реквизированных во времяобысков и арестов у злокозненной буржуазии и прочих врагов народа, но посколькув свою комнату, Иван Игнатьич никогда никого не приглашал, то ни подтвердить,ни опровергнуть этих слухов никто не мог.

К восьмидесятым годам, когда потихоньку лед начал трогаться,Иван Игнатьич как-то поскучнел, выцвел, сдал и вскорости тихо скончался.Захарьиха к тому времени, хоть и успела незадолго до этого получить все жекомнатку Людвиги Юлиановны, была уже не в лучшей форме, и в комнату ИванаИгнатьевича вселили совершенно новых жильцов, пожилых и добропорядочныхсупругов Примаковых из расселенного в связи с аварийным состоянием дома здесьже, на Петроградской.

Старожилы квартиры с огромным любопытством заглядывали вкомнату покойного чекиста, – мол, не надо ли новым жильцам молоток иличайник поставить, или еще чего по хозяйству, – но при этих за-глядыванияхникаких усыпанных бриллиантами канделябров или хотя бы кабинетов красногодерева не замечали, даже картин на стенах не было, а была обыкновенная,довольно бедная стариковская обстановка; единственно подозрение вызывалгромоздкий сундук, обитый медными полосами, да и то, по-видимому, зря, потомучто Примаковы сразу же по приезде вызвали племянника Олега и при содействиидворничихиного мужа дяди Васи Капитонова выволокли неподъемное страшилище напомойку.

Неуемная Захарьиха не поленилась там же на помойке перебратьсодержимое сундука, выпустила на свет бесчисленное количество моли, котораямного лет жила в остатках какого-то меха, весьма возможно, что это былашиншилла. Кроме этого, в сундуке находились дореволюционный маскарадныйиндейский костюм на мальчика десяти лет с приложенным к нему томагавком, резнаядеревянная рама, почему-то без картины, вся проеденная жучком и кружевнаяиспанская черная мантилья, которую хозяйственная Захарьиха попыталась былоиспользовать в качестве головного платка на похоронах родственников и знакомых,но после стирки в отечественном порошке «Новость» мантилья в руках Захарьихипревратилась в клубок рваных ниток. На дне сундука завернутые в байковое одеялолежали две настенные тарелки, расписанные цветами и птицами, но то ли они ираньше были с трещинами, то ли разбились при переноске сундука на помойку, ноЗахарьиха разочарованно сказала: «Черепки!» – и выбросила тарелки в мусорныйбак. На этом все кончилось, и соседи уверились, что никакого богатства старыйчекист после себя не оставил.

Николай Егорович Примаков был мужчина обстоятельный ихозяйственный. После переезда он много работал по благоустройству своей новойжилплощади, побелил потолок, поклеил новые обои, покрасил окна. Комната былабольшая, светлая, два окна и балкон. Самое почетное место в комнате занималогромный мраморный камин. Конечно, топить его никому и в голову бы не пришло, вквартире давно уже было проведено паровое отопление, да и дымоход был заложен.Николай Егорович долго раздумывал, как быть с камином, нужна ли в комнате такаябесполезная вещь, но жена уговорила его камин не трогать, пускай себе стоит,места у них много. Скорей всего, ею руководила мысль, сколько сил и временипотратит муж на то, чтобы сломать камин, и сколько пыли и грязи она должнабудет потом убрать, но, так или иначе, камину объявили амнистию.

Прошло какое-то время. Николай Егорович переделал вседомашние неотложные дела и стал выходить летними вечерами во двор, чтобы поигратьс соседями в домино. Сам он был человеком непьющим, но по жаркому времени неотказывал себе в кружечке пивка. И сидя как-то раз на лавочке, попивая пиво, онразговорился с мужем дворничихи тети Лиды Капитоновой о прошлом. Дворничихинмуж дядя Вася был старожилом этого дома и потомственным дворником, как он сгордостью о себе рассказывал. Жили они в бывшей дворницкой, а теперь квартиреномер семь, вход со двора. Квартира была темная, с двумя маленькими комнатками,вместо прихожей – сразу кухня, а туалет был отдельный. Для того, чтобы попастьв туалет, надо было выйти на лестничную площадку, повернуть за угол, поднятьсяна три ступеньки и открыть своим ключом маленькую неприметную дверцу. И всепредки дяди Васи так и жили в этой квартире еще с дореволюции, как онвыразился. И хоть теперь сам дядя Вася дворником не работал, а устроился послучаю в пункт приема стеклотары тоже тут за углом, но династии не далапрерваться его жена. Вслушиваясь в пьяненькую болтовню дяди Васи, НиколайЕгорович выяснил для себя интереснейшие веши. Оказывается, когда проводилипаровое отопление, очень давно, еще до войны, дворником был дяди-Васин отец.