До встречи в следующей жизни - Юлия Ефимова Страница 32

Гость молча кивал, и Мария не понимала, одобряет он или осуждает, поэтому замолчала и взглянула на него вопросительно.

– Раз уж мы с тобой заговорили о богатстве, которое было национализировано, то я хочу рассказать, зачем к тебе пришел, – робко, словно не решаясь, сказал Владимир, на него это было совсем не похоже.

В ответ Мария лишь кивнула, предлагая начать разговор. Она поняла, что сейчас будет сказано главное, ради чего он так хотел с ней встретиться, несколько раз передавая сообщения через ее глупого секретаря.

– Я хотел с тобой поговорить об Зинаиде Морозовой, жене нашего общего друга, ныне Зинаиде Резвой по третьему браку, – Владимир хоть и услышал, как тяжело вздохнула Мария, но останавливаться не стал, словно боялся передумать. – Она с сыном Саввы живет в глубокой бедности. Старшего сына расстреляли, дочь умом тронулась и в больнице лежит, еще одна дочка в семнадцатом за границу уехала и пропала, и они с Саввой выживают как могут, это ее младший сын. У Зинаиды забрали абсолютно все: дом, драгоценности, скопленные капиталы, и я тебе даже не упоминаю про фабрики и мануфактуры, абсолютно все. Сначала она продавала те небольшие украшения, что удалось утаить от конфискации, но это все быстро закончилось. Едят они раз в день и ходят в сущих обносках, – голос мужчины набирал обороты. – Наш друг Савва Морозов нас бы не бросил, никогда не бросил. И детей наших, да всех наших родных бы спас, если бы мог.

– Ты знаешь, как она позорила меня в суде, – сказала зло Мария, – когда я обналичила после смерти Саввы чек на сто тысяч, который он мне оставил. Как она судилась со мной до последнего. А ведь тогда у нее было все, зачем ей были эти копейки, но она дралась со мной как волчица, словно за Савву дралась, за любовь его, даже мертвого, дралась. Я бы и тогда не стала судиться, а отдала бы эти несчастные сто тысяч ей, кинула бы в лицо, но партии тогда как раз очень нужны были деньги, поэтому я не стала так делать. А отсудила их по закону и отдала все до копейки на дело революции.

– Не ради нее, она, обиженная брошенная женщина, мстила тебе, ей хотелось реванша за то, что до самой смерти Савва любил лишь тебя. Ради Саввы, ради памяти о нем, мы просто должны помочь его родным людям. Я даю ей деньги, но это не выход, не хватит ни ей, ни мне, и так мы вместе умрем с голоду. Костя тоже помогает, но ведь он почти не работает. Я как рассудил, Савва Морозов на свои деньги построил театр, не взяв при этом ни копейки. Именно он настаивал тогда на доступности билетов всем и просил, чтобы это было всегда в театре, чтобы это было традицией, где в одном ряду могли сидеть и богачи, и ремесленники. Ведь можно за вклад ее мужа в главный театр страны назначить ей пенсию от культуры. Тебе ничего не надо делать, все прошения мы с Костей уже написали, и я разнес их по инстанциям, но они там лежат мертвым грузом.

– Время такое, – перебила его Мария, – не до этого.

– Вот потому, узнав случайно, что ты здесь, я решил к тебе прийти. Помоги, попроси рассмотреть мое ходатайство, просто рассмотреть.

Мария молчала. Владимир встал, надел на себя пальто, шапку, прихватил трость и направился к выходу. Уже в дверях, немного мешкая, он все-таки остановился и повторил:

– Пожалуйста, в память о Савве, а секретаря не увольняй, не стоит малая ошибка сломанной жизни.

И вышел.

В комнате стояла тишина, которую разбавлял лишь тихий треск камина. Мария резко потянулась к своей сумочке, где лежали сигареты, этот гость из прошлого разбередил ей душу. Она давно похоронила воспоминания о Савве Морозове, человеке, который любил ее больше жизни. Сначала она не могла поверить в самоубийство этого сильного человека, потом долго прятала светлые воспоминания о нем в душе, в надежде похоронить их там навсегда, чтобы не было так больно. Из сумочки вдруг на пол выпал кортик, тот самый кортик Петра Великого, который в день премьеры на новой сцене МХТ ей подарил Савва Морозов.

Слезы навернулись на глаза, она отложила сигареты, взяла перо и бумагу и начала писать: «Петру Красикову от Марии Андреевой. Прошу вас, дорогой мой товарищ, поспособствовать рассмотрению прошения Владимира Ивановича Немировича-Данченко по установлению пенсии вдове Саввы Морозова, Зинаиде Резвой. Буду вам безмерно благодарна за помощь».

И, подняв с пола кортик, она нежно погладила сталь лезвия рукой, прошлась подушечками пальцев по рукоятке и набалдашнику – синему камню на конце ручки, сказала вслух, словно продолжила отложенный разговор:

– Ради тебя, Савва, ради твоей любви ко мне. Теперь-то я понимаю, что так, как тобой, я не была в этой жизни более любима никем. Иногда мы хотим быть с теми, кого так любим сами, не понимая, что счастье в жизни – быть с тем, кто любит тебя, абсолютно, без всяких оговорок, просто за то, что ты существуешь на этом свете. Плохо, что я поняла это очень поздно, но, возможно, в другой жизни, в далекой другой жизни ты меня, ветреную и влюбчивую, все же в этом убедишь.