Мой Дантес - Ольга Кириллова Страница 32

Но легко подтрунивать над другими, когда сама не сталкиваешься ни с чем подобным. Тем более, несмотря на древность дачной постройки Лебедевых, никаких необычностей я ни разу не замечала. По дому не бродили привидения, а за окном не ухали устрашающе ночные птицы. Я всегда чувствовала себя здесь спокойно и умиротворенно, несмотря на то, что дом стоял на отшибе, довольно удаленно от других построек поселка.

Но однажды ночью, в начале третьих суток моего пребывания на даче, я проснулась от чувства тревоги и непонятно откуда взявшегося терпкого запаха, который обычно присущ православным храмам. Накинув халат, я услышала, как скрипнула створка окна на первом этаже, в той комнате, где был выложен давно не топленый камин.

Осторожно спустившись вниз, я стала на пороге гостиной. К моему удивлению, дверь в нее оказалась открытой, хотя я точно помнила, что закрыла ее накануне вечером. Запах шел оттуда и, сделав пару шагов, я в ужасе замерла.

Перед фотографией Вдовы, обрамленной и заботливо поставленной мною на обеденный стол уже после ее смерти, горела церковная свеча, прикрепленная к блюдцу от старого чайного сервиза, находившегося тут же.

Пламя от свечи металось, искажая черты лица покойной, и на минуту мне показалось, что Софья Матвеевна пытается что-то сказать.

Я зажмурилась и потрясла головой, стараясь прогнать наваждение, но, когда открыла глаза, поняла – это не сон. Свеча горела, потрескивая и играя пламенем. К тому же в этот момент в саду раздался протяжный полу вой полу плач.

Расплавленный воск побежал по столбику свечи, создавая впечатление, будто Вдова плачет. Я почувствовала, как к горлу подступает комок, а глаза наполняются слезами, и готова была закричать в голос, призывая на помощь, но неожиданно все смолкло. Еще раз грохнула створка окна, впуская в дом сильный поток ветра, и свеча погасла.

Все еще цепенея от ужаса, я закрыла окно на щеколду, взяла огарок и поплелась на кухню к мусорному ведру. Выпив воды и таблетку имована, без которого мне вряд ли удалось бы заснуть, я вернулась в спальню, закуталась в одеяло и тут же провалилась в сон, решив никому не рассказывать о случившемся, дабы не прослыть полной идиоткой.

Днем я попыталась проанализировать ночное происшествие, прекрасно понимая, что все это подстроено. Кому-то очень хотелось меня напугать. Но кому? И зачем? Уму непостижимо…

Я с детства любила свечи и относилась к ним очень трепетно. Мне нравилось смотреть на пламя, особенно на то, как меняются бегущие от него лучи в зависимости от настроения. Впервые обнаружила это лет в семь.

Как-то перед Новым годом Вдова поставила на стол подсвечник с зажженными свечами.

Я сидела на стуле, в ожидании начала праздника. Ожидание затягивалось, и я, положив голову на руки и облокотившись о край стола, прищурила глаза, не отрывая взгляда от пламени. И словно попала в сказку: ровные столбики огоньков чуть расплылись, от них побежали разноцветные переливчатые лучи. Они были диво как хороши, и я рассмеялась.

– Что с тобой, Лизонька? – удивилась Вдова.

– Свечи говорят со мной, – не задумываясь, радостно сообщила я.

– Позволь узнать, о чем же? – снисходительно улыбнулась Софья Матвеевна.

– Они говорят, что все будет хорошо!

– А разве ты ждала иного? – в тон мне, как бы подыгрывая верящему в сказки ребенку, произнесла Вдова. – Свечи – добрые существа, но огонь может приносить не только радость. Иногда он печален, а порой – просто опасен.

О печальности огня я узнала гораздо позже, прожив с Никитой почти восемь лет.

После измены и бегства на дачу, прихватив в придорожном магазинчике бутылку мартини, в первый же вечер я устроилась возле камина и зажгла свечи, надеясь хоть как-то успокоиться.

Но против ожидания огонь не принес радости. Подогретая спиртным жалость к себе нелюбимой наполняла глаза слезами, сквозь которые лучи от пламени разбегались мутными дорожками.

Я, как в детстве, прищурила глаза, надеясь обмануть горящие свечи, но радужно-переливчатые дорожки мелькнули лишь на секунду и вновь помутнели, приобретя серебристо-стальной оттенок.

Мне сделалось холодно и горько, голова закружилась, тоска затягивала все больше, нагнетая все ту же печальную мысль: ах, Никита, Никита, ну зачем ты со мной так?.. За что?..

На следующий день после кошмарной ночи, возвращаясь из издательства, куда я устроилась на работу после смерти Вдовы, вдруг заметила, что за моей машиной неотступно следует заляпанная грязью «тойота».

Я пыталась прибавить газ, сбрасывала скорость, даже остановилась у заправки, купив совершенно ненужную пачку чипсов. Автомобиль двигался, как приклеенный, в точности повторяя все мои маневры.

У ворот дачи я остановилась и выключила фары, боясь покинуть салон машины. Прилипчивая «тойота» встала метрах в пяти от меня, ее фары так же погасли, а в салоне фарфорово засветилось нечто, напоминающее череп.

Набравшись мужества, я приоткрыла дверь внедорожника, решившись выйти и сказать «шутникам» все, что думаю об их приколах, но в это время откуда-то, видимо из «тойоты», раздался голос покойной Вдовы: «Деточка, как ты расцвела!»

Я окаменело застыла на месте. А неведомые мне преследователи вновь включили фары, развернули машину и скрылись в темноте переулка.

В дом я попала минут через пять. Непослушная трясущаяся рука никак не могла вставить ключ в замочную скважину.

Когда-то Софья Матвеевна действительно сказала мне эти слова. Но когда? И с чем они были связаны?

Попытка вспомнить хоть что-то пропала в тот самый миг, когда я переступила порог дома. По коридору бежала дорожка из зажженных свечей.

Порыв ветра из открытой мною двери рванул пламя, словно указывая тот путь, который мне должно было пройти до гостиной, туда, где перед портретом Вдовы минувшей ночью горела церковная свеча.

Я вошла в комнату и ахнула. На полу, на комодах, на каминной полке – везде горели свечи, поставленные на блюдца и в чашки старого сервиза. Горела свеча и перед фотографией Софьи Матвеевны, а рядом лежал лист бумаги, на котором жирным фломастером было выведено: «Верни медальон».

И ни слова о том, кому же мне следовало вернуть его?..

Спустя же еще два дня я обнаружила в почтовом ящике письмо с угрозами и новым требованием вернуть медальон. В весьма категоричной форме мне было велено ровно через трое суток забрать драгоценность из банка, упаковать ее в обувную коробку, которую следовало закопать у дальней березы на краю участка Вдовы.

Прочитав послание, я невольно улыбнулась, подивившись глупости писавшего. Ведь я вполне могла сообщить обо всем служителям правопорядка, а те уж непременно позаботились бы о наблюдении, организовав его должным образом, так как дело об ограблении квартиры Вдовы все еще оставалось нераскрытым.

Но отчего то мне не хотелось играть в шпионов, обнародовав тот факт, что медальон хранится у меня, и я решила покинуть ставший родным дом.