Называй меня Мэри - Андрей Кокотюха Страница 32

Вот почему сперва в армию, а потом в милицию Нагорный пришел злым на все и всех. В армии через «не могу» научился стрелять обеими руками, хотя прапорщик намучился с леворуким солдатом, а другие насмехались над неуклюжим. Долго это не продолжалось. Тимур заткнул несколько ртов, выбив зубы именно левым кулаком. После того как самые придирчивые умылись кровью, его не трогали, хотя уважать больше не стали. Нагорный не сближался ни с кем, а выход негативу давал на стрельбищах. Иной дороги, чем в школу милиции, он для себя не видел. Потому что уже знал: будет иметь власть, и никто не рискнет глянуть косо.

Одного не учел: взрослая жизнь устроена так, что до левшей никому нет дела. Когда при приветствии он протягивал левую руку, немного выворачивая при этом, чтобы пожать руку визави, это удивляло собеседника несколько секунд. Потом он начинал воспринимать Тимура немного снисходительно — или Нагорному всякий раз так казалось. Комплексы никуда не делись, он всего лишь загнал их глубоко. А пар выпускал на задержанных, подозреваемых или просто тех, с кем имеет дело всякий оперативник, чей род занятий требует постоянно контактировать с темной стороной жизни.

Его боялись.

Он и не просил себя любить или хотя бы уважать. Свою работу считал грязной, но необходимой. Надо кому-то и такое делать. Начальство же разглядело Нагорного в определенный момент, когда пришло понимание: в их системе люди без тормозов и чрезмерных добродетелей нужнее, чем крепкие профессионалы, которые из последних сил стараются учесть букву закона.

Поэтому именно Нагорного поставили руководить убойным отделом после отставки Пасечника.

А после Майдана никто из тех, кто знал его, не удивился, когда он возглавил некую охранную фирму «Ястреб». Под крыло которой собрал бывших «беркутов», обиженных и озлобленных на весь белый свет. Каждый вчерашний беркут считал себя преданным. Из них сделали демонов, хотя они только выполняли свою работу — так, по крайней мере, думал всякий из них. Но Артему Головко не было дела до «Ястреба» и бывшего начальника. Если бы Нагорный вдруг не удивил его искренне.

Два года он не появлялся.

Головко не знал, что у Нагорного есть его телефон. А сегодня после обеда он вдруг позвонил и без предисловий, будто у них есть общие дела, позвал на встречу. Замороченный событиями дня, Артем согласился машинально, не задумываясь. И вот под вечер они сидели в кафе на Соломенке — тут, по мнению Тимура, их вместе даже случайно не могли увидеть.

— По тебе т-трактор проехал.

— Танк.

Нагорный налил, с сожалением посмотрел на ополовиненный графин.

— За рулем. А так бы…

— Тебе с чего? Это же меня отходили. Знаешь, как бывает, зачем рассказывать?

— И как же теперь бывает?

— Как всегда. — Тут можно было курить, и Артем затянулся. — Крутили, как я оказался там, где уже был Кобзарь. Пришлось расколоться: сам пошел на контакт, сдаться хотел. А тут началась война, он снова убежал.

— Лилик дал о себе з-знать, а ты не доложил, — кивнул Нагорный. — Я бы за такое тоже вздрючил.

— Есть кому без тебя. — Головко сбил пепел в белую ребристую пепельницу. — Честно говоря, я бы на месте начальства тоже себя отодрал.

— Ну да. Ты же правильный. Присуди себе смертную казнь или пожизненное.

Нагорный с первых минут начал напрягать Головко. Тот заметил, но в своей привычной манере не старался сгладить углы. Делал все, чтобы вызвать еще больше неприязни. Артем сидел с ним, потому что так и не услышал пока, зачем Тимур вдруг откликнулся. Был только намек — это связано с Кобзарем. Как именно, не ясно. Нагорный не форсировал, ходил кругами.

— Что там вообще известно? Пробил кое-что. У него в хате мертвую девку нашли. А д-дальше?

— Тайна следствия, — отрезал Головко. — Правда решил, что буду отчитываться? С какой радости?

— Не собачься. Есть тема, Артемон.

— Так говори свою тему! — Пальцы раскрошили окурок. — Ходишь кругами, крутишь тут…

Нагорный выдержал театральную паузу.

— Она не моя, — произнес наконец.

— Кто?

— Тема. Сам ничего не понимаю. Мне что Кобзарь, что мертвяки в его постели, что ты… — Он упрямо не собирался нравиться и даже вызывать малейшую симпатию. — Медвежонок попросил с тобой встретиться.

Неожиданность нужно было запить.

— Пасечник? Наш Медвежонок? — переспросил Головко на выдохе.

— Хрен разберет теперь, кто наш, кто не н-наш.

— Он тебя прислал ко мне?

— Позвонил и попросил найти тебя. Номер дал.

— Почему сам не набрал? Мы контактируем, между прочим.

— Вот тут не знаю, уж извини. Зачем все эти манцы, х-хождение огородами. Сам спроси. Потому что я тут, видишь, как передатчик.

Головко еще переваривал услышанное, а Нагорный уже держал свой телефон и вызывал абонента. Соединили быстро, он бросил в трубку короткое:

— Даю. — Протянул ее через стол.

— Слушаю, — произнес Артем.

— Здоров.

— Борисович, ты как подпольный обком в действии.

— Товарищ Ленин учил: конспирация, конспирация и еще раз конспирация.

На том конце Игорь Пасечник говорил, имитируя фирменную ленинскую картавинку, знакомую людям их возраста только по советским фильмам. Но дальше перешел на серьезный, резковатый, приказной тон.

— Так понимаю, Нагорный рядом?

— Вот сидит.

— Пусть посидит. Отойди дальше, нужно поговорить без свидетелей.

Головко поднялся и вышел из зала в коридор. Тимур воспринял это как должное, позвал официантку, попросил еще кофе.

И даже не обернулся, демонстрируя полное равнодушие ко всем этим тайным игрищам.