Остаться в живых. Прицельная дальность - Ян Валетов Страница 32

— Я чай поставлю, — заявила она, щелкая пьезоэлементом газовой конфорки. — Пима, как ты думаешь, это «Нота»?

Корабль на фото был сравнительно новым. Паровой двухмачтовый пакетбот — такие начали строить в конце XIX века. Небольшое судно, но очень ходкое, устойчивое. В нем не было изящества брига или каравеллы, но чувствовалась сила и стойкость, необходимая для дальних походов. Хорошее судно, универсальное. В кадр «Нота» попадала обычно в одном ракурсе — на заднем плане, в профиль. А на дне Пименов видел обломки с кормы, и узнать пакетбот в такой позиции было так же сложно, как узнать малознакомую даму по голому седалищу, не видя всего остального. Но в целом… Вполне может быть, вполне… Или не быть…

— Ну? — Ельцова трясло от нетерпения так, как Губатого на дне от холода. — Что скажешь?

— Или да, или нет. — Пименов потрогал шрам на боку. Шрам был выпуклый, гладкий. Сам бок все еще холодный, но судороги и покалывания прошли, как и не было их! Оба костюма, и его и Ленкин, сушились на юте «Тайны», разложенные на горячей от солнца дощатой палубе. Пыхтел компрессор, нагнетая воздух в баллоны. Едва слышно свистела газовая горелка. А вот Ельцов дышал громко, как астматик, — с присвистом, задыхаясь от волнения.

— Корма так заросла, что для того, чтобы прочитать название и порт приписки, нужно хорошо поработать скребком. Если знать где… Ага! Похоже, что это мы уже знаем!

На одном фото, сделанном, наверное, в Гонконге (почему Губатый подумал, что это Гонконг, он и сам не знал — казались смутно знакомыми прилепившиеся к склону горы домишки, расположенные на дальнем плане, и силуэты джонок на воде залива), «Нота» попала в кадр чуть развернутой, не настолько, чтобы рассмотреть саму корму, но вполне довольно для того, чтобы увидеть, где именно располагается надпись. Приписка у «Ноты» была, как и ожидалось, мальтийская. Белые буквы были начертаны посередине кормы, на полтора метра ниже фальшборта, как раз симметрично относительно диаметральной плоскости судна.

— Чтобы не было иллюзий, — заявил Губатый со всей серьезностью. — Если даже внизу «Нота», то наши трудности только начинаются…

— И в чем трудности, разреши поинтересоваться? — осведомился Ельцов, которого явно распирало от гордости, как будто это лично он обнаружил «Ноту». — Для такого специалиста, как ты?

Сказано было с ехидцей, настолько очевидной, что Изотова хмыкнула.

«Да ну тебя к чертовой бабушке, — подумал Пименов, даже не разозлившись, — Петросян хренов! Ох, офигеть можно от агрессивных дилетантов!»

— Поясняю для особо умных, — начал Губатый. — Мне не хочется заниматься ликбезом, но уж поскольку мы все в одной лодке, потрудись услышать. Первое, я не специалист-ныряльщик. Да, у меня есть сертификат инструктора. Да, у меня есть опыт погружений. Но осуществлять работы по подъему с таких глубин тяжелых предметов мне не доводилось. Второе, то, что я увидел внизу, не обнадеживает. Есть у меня мыслишка, что в судовые помещения с баллонами за спиной мне не попасть. Чтобы туда просочиться, надо снимать скубу. В принципе, я знаю, как это делать. Но возможно ли будет отработать в таких условиях? Найти сейф, обследовать его на месте, вскрыть или извлечь наверх. Сечешь фишку, Олег?

— Ну, — неожиданно вмешалась Изотова, — это все всего лишь означает, что за свою треть тебе придется поработать! Не надеялся же ты получить свои деньги даром. Немаленькие, как сам понимаешь, деньги…

— А в гробу карманов нет, — отозвался Губатый, глядя на Ленку с иронией. — Да, кстати, если я там, внизу, накроюсь медным тазом, или с подъемом сейфа у нас выйдет лажа, испарится не только моя треть, но и обе ваши. Это прошу учесть особо, на случай возникновения у тебя разных неправильных мыслей, Олег. Я, конечно, могу тебе не нравиться, но для пользы дела ты меня должен возлюбить, как родного брата. Покажи-ка еще разок план внутренних помещений, а после того мы с Ленкой еще разок сходим вниз, проверим, кто это у нас там в норке лежит.

Если судить по схеме, то каюта Чердынцева должна была остаться в неприкосновенности. А вот случилось ли так в действительности, еще предстояло выяснить. Располагалась она на первой палубе, слева и имела номер «три». Попасть в нее можно было, спустившись по трапам три (по правому борту) и шесть (по левому). Всего в коридоре было десять кают, все для командного состава судна, руководителей экспедиции и пассажиров, если таковые случались. Матросский кубрик находился уровнем ниже. Еще четыре каюты для корабельных офицеров в носовой части судна. Скорее всего, а Губатому хотелось, чтобы это было именно так, «Нота» напоролась на мину левой скулой, перед тем местом, где за металлом корпуса расположилось машинное отделение. Взрыв вскрыл борт, как консервный нож банку, сорвал взрывной волной палубный настил: судно разрезало на две части, и корма, влекомая все еще работающими машинами, но лишенная рулей (кстати, что именно так срезало перо руля, было совершенно непонятно!), пошла к берегу, по дороге быстро теряя плавучесть. Носовую же часть закрутило в волнах практически на месте взрыва, но она была легче и продержалась чуть дольше. Все машины, механизмы, угольный трюм, трюм с грузами экспедиции остались в задней части судна. Пройдя около полутора кабельтовых, корма нырнула вниз, как свинцовое грузило…

Оставалось выяснить одно — действительно ли «Нота» нашла вечный покой в расщелине между двух скал, похожих на огромные женские груди.

«Становлюсь сексуальным маньяком, — подумал Губатый. — Настоящим. Не скрытым. О чем вы думаете, глядя на этот кирпич? А я всегда о ней думаю…»

Он посмотрел на закутанную в «зенитовское» полотенце Изотову, встал, проверил давление в «Фаберах» и достал из рундука большую банку силиконовой смазки.

— Вазелин был бы лучше, но и это сойдет. Давай, Ленка! — сказал Губатый и замер в недоумении.

Оба они — и Изотова, и Ельцов — смотрели на Пименова круглыми глазами (у Ельцова по этому случаю даже приоткрылся подбитый!), и если Ленка смотрела с легким удивлением, то Ельцов — чуть ли не с ужасом.

— Вы что, сдурели оба? — спросил Губатый, невольно расплываясь в улыбке. — Совершенно головой едете? Холодно там внизу, ясно? Жир снижает теплопотери! Американские индейцы обмазывались жиром и голыми по снегу бегали. А я так замерз, что до сих пор яйца звенят. Поэтому, Изотова, не думай о глупостях, а бери мазь и густо меня мажь, с головы до пят. Потом я тебя…

Ельцов попытался сделать страшное лицо.

— Или пусть он тебя мажет.

— Сама справлюсь, — отрезала Изотова.

— Ну, в интимных местах я тоже сам справлюсь, а спину и прочее ты мне все-таки натри. Не втирай только, а просто накладывай слой.

— Ты уверен, что это поможет? — спросила Ленка с недоверием.

— Сам я так никогда не нырял, но по идее… Знаешь, иногда в книгах содержатся умные советы.

— А иногда — нет, — возразил Ельцов, глядя на Пименова, как на буйного сумасшедшего.

— Точно, — согласился Губатый, — но хуже не будет. А теплого белья и сухих костюмов у меня нет. Можем, конечно, сходить в город. В нашем дайвинг-клубе зимние погружения проходят, амуниция у них найдется, но думаю, что Кущенко будет нам чрезвычайно рад. И, возможно, судя по интересу, не только Кущ?…Так что? Мазаться или в город?