Древний инстинкт - Анна Данилова Страница 31

Она уже устала нажимать кнопку. Мобильник Оли молчал. Домашний телефон – тоже. Оля, ее добрый ангел, пострадала из-за нее. Если бы не она, Ленка, ничего бы не было. Стечение обстоятельств. Сначала Оля влюбилась в Собакина, затем принялась опекать Лену, и вот теперь (и в это невозможно было поверить!) ей отрезали ухо. Этот эпизод выпадал из стройной цепочки закономерностей, выведенной всеми пострадавшими и, как ни странно, Свиридовым. Уж Оля точно не имела никакого отношения к Константинову. Но она жила с Леной. Кому она могла открыть дверь, кого впустить? Никто же не знал из ее знакомых, где она находится. По какому такому принципу действовал преступник? Случайно ли пострадала Оля? А как же книга? Лена сама видела эту книгу… Они еще предположили, что ее подсунули в магазине, когда Оля оставила сумку в одной из ячеек… Как-то не очень серьезно они отнеслись к этому.

Еще Лена вспомнила нелепейшую ссору и те обвинения, что она бросила в лицо и без того страдающей Ольге. Да как ей могло прийти в голову, что Ольга сговорилась с Собакиным снимать на пленку все ее страдания? Конечно, эта дичайшая фантазия пришла Лене в голову исключительно по той причине, что Собакин – режиссер… А тут в доме напротив девушку пытались превратить в Гуинплена. Это ли не сюжет? Тут все вспомнишь, когда захочешь выяснить, кто же это тебя так и за что… И Ольга бы забыла ссору, отнесла бы ее к развинченным нервам, к стрессу, но теперь, когда она сама лежит где-то в больнице (она не случайно не стала обращаться к Русакову, она не хочет видеть Лену, единственную виновницу своей беды!) и скрежещет зубами от боли и ужаса перед своим уродством, разве может она простить ее?

Лена вполне осознанно грузила себя чувством вины и буквально задыхалась от тяжести… Звонила она и Бессонову, правда, всего два раза, но и у него был отключен телефон. Как же могло случиться, что она, не совершая ничего криминального, безнравственного, ничего из того, что в обыкновенных случаях может отвратить от тебя близких людей, потеряла и Дмитрия, и Ольгу, и теперь их телефоны молчат. Она проваливалась в свои страхи и одиночество, как в темную, жуткую прорубь, понимая, что еще немного, и она достанет до самого дна…

…Швы на лице болели, самым ужасным были утренние перевязки, когда медсестра уводила ее в ванную, где сама пациентка при помощи оранжевого резинового тонкого шланга с теплой водой поливала бинты, чтобы они отваливались сами, и потом, умывшаяся, с саднящими ранами и плачущая от боли, приходила в перевязочную к Русакову. Он долго, пристально смотрел на ее лицо, думал что-то про себя, иногда напевал, раздражая ее своим невозмутимым и даже отчего-то радостным видом, а потом принимался за перевязку, накладывал холодные мази, толстые повязки. А она смотрела на его рот, на аккуратный свежий рот и думала о том, что еще не скоро сможет почистить зубы, улыбнуться, поцеловать мужчину…

Роза Цыбина пригласила в клинику Русакова актеров, которые блестяще сыграли прелестную антрепризу – что-то легкое, изящное… Как ни опасался Ефим Фруман, что вслед за спектаклем последуют истерики за истериками – ведь в пьесе участвовали красивые актрисы, – ничего такого не произошло. Напротив, Таня Иранова, Тамара Фруман и Лена, как ни странно, восприняли эту пьесу нормально, со здоровой долей оптимизма. Во время спектакля многие пациентки (а их было около двадцати, и, к счастью, в это время в клинике не было ни одного мужчины) даже смеялись, забыв о своих желто-фиолетовых и лилово-бурых послеоперационных отекших лицах, зашитых носах, губах, веках и прочих частях лица, подвергшихся хирургическим метаморфозам.

…Русаков часто приглашал Лену к себе в кабинет, чтобы внушать ей вред слез и уныния как такового. Он говорил, что она еще молода, что красота вернется к ней и что касается этой неприятной, как он выражался, истории с Ольгой, так это не ее, не Ленина вина, что подружке отрезали ухо. Мало ли маньяков на свете, и если в каждом преступном действии винить себя, то и сердца, и здоровья не хватит.

А потом случилось то, что заставило Лену захотеть жить. Нет, в ее жизни не появился добрый ангел, не вернулся Бессонов, не позвонила Ольга… Все оказалось куда хуже… Однажды ее пригласил к себе доктор Русаков и предложил ей лимонаду. Он сам его делал из лимонов, он вообще дружил с лимонами и постоянно натирал лимонной коркой свои и без того белые и ухоженные руки.

– Лена, сядь и постарайся выслушать все спокойно.

– У меня проблемы со швами? – Неосознанно она озвучила то, что занимало ее тогда больше всего, – состояние ее лица.

– Я рад, что ты заговорила о швах. Нет, с ними все в порядке, они благополучно затягиваются. Речь идет о другом. – И выдал коротко: – Твой бывший любовник (он так и сказал, грубовато, но верно называя Бессонова именно любовником, а не женихом, не возлюбленным, не приятелем и не другом) женился на твоей квартирантке Ольге Нечаевой. Вчера.

Он и Ольгу назвал не подружкой, а квартиранткой. Любовник и квартирантка. Прекрасный союз. Марш Мендельсона, пожалуйста. Пышное белое платье, туфельки от «Черкизова» и густую фату, чтобы скрыть изъян скороспелой невесты…

Вот это был удар так удар.

– Ты не должна раскисать, чтобы они не радовались, что убили тебя напоминанием об их скотстве и предательстве. У них – своя жизнь, у тебя – своя. Поверь мне, твоя сложится более благополучно, потому что ты перенесла много страданий и умеешь ценить жизнь.

– Но почему? Она что, ждет ребенка?

– В том-то и дело, что никто ничего не знает. Это – шок для всех, кто знаком с Бессоновым. Ее-то персона никого не занимает, разве что люди пришли посмотреть, насколько искусно парикмахер уложил прическу и прицепил фату, чтобы скрыть отсутствие одного уха, но вот Бессонов удивил всех… Оказывается, вас, то есть тебя и его, уже давно все поженили, оставалось лишь сыграть свадебный спектакль…

– Кто поженил? О ком вы постоянно упоминаете во множественном числе?

– Общество. Те люди, что окружали вас, в частности, его. Он – фигура заметная в Москве, разве ты этого не знала? Он – модный дизайнер…

– Как тот, однофамилец? – прошептала она, чувствуя, как предательские слезы подступают к горлу и что еще немного, и она начнет давиться ими.