Пейзаж с убийцей - Светлана Чехонадская Страница 31

— Вы с ним когда виделись последний раз? — спросил аккуратный.

— Позавчера…

— Здесь встречались?

— Да…

— Это вы с ним были в пятом доме? Как покупательница?

«В доме Штейнера?» — чуть не спросила она, но вовремя осеклась: совершенно не нужно вспоминать старое преступление в момент, когда тебя допрашивают по поводу какого-то нового, хотя, возможно, и неудавшегося.

— Мы смотрели его оба… — тихо сказала она. — Он недорого продается. А дом хороший.

Аккуратный посмотрел на молодого, как бы спрашивая: «А ты в курсе, что у них так далеко зашло, что они уже дом присматривают?» Молодой еле заметно кивнул. Крестный, видимо, что-то хотел добавить, но сдержался.

— Где Миша? — спросила Елена.

— Это на тебя Долгушина жаловалась? — не ответив, снова спросил аккуратный.

— Наверное.

— Зачем ты ей про убийство какого-то старика сказки рассказывала?

— Она не поняла… Я интересовалась домами. Дачу хочу купить. Я спросила ее: «Может, умер кто недавно?»

— А она сказала: давно.

— Ну так это Долгушина! — сказал первый милиционер. — Она и не то скажет!

— Что же, Мишаня сам не мог про дома спросить?

— Ну так мы с ним и познакомились, когда я здесь дом искала… Два месяца назад… А где Миша, вы мне все-таки скажете?

— В больнице! Чуть не убили твоего Мишаню! — сказал первый милиционер. — Череп проломили!

— Когда?

— Сегодня ночью. Часов в двенадцать.

— Где?

— Знаешь дом Суботихи? Там еще тропинка на речку ведет. Вот на этой тропинке и огрели его по башке.

— Кто?

— Кто! Знал бы кто, уже майора получил бы… Сволочь какая-то…

— Нет, все-таки не местный это, — сказал аккуратный, видимо, продолжая разговор, который шел до появления Елены. — Это Марадзе. Говорят, любовница его, Верка-продавщица, много раз жаловалась, что Мишаня ей торговать не дает. Она ведь совсем охамела. Обвешивает, дерьмо людям сует. Жалобами просто завалили!

— Да кто там жалуется-то? Долгушина придурочная!

— Не скажи! Многие жалуются. Даже в торгинспекцию в Новосибирск люди писали.

— В какой он больнице? — спросила Елена.

— В пятой городской. Но тебя к нему не пустят. Он в реанимации. Много крови потерял. Еще хорошо, что его почти сразу нашли, а то замерз бы до утра, как пить дать.

— Я говорю: под счастливой звездой Мишаня родился! Это мужик из семнадцатого дома собаку пошел выгуливать. Я всегда злился: чего он ее по улице водит, двор же есть! Козел!

— Ну, он городской, привык.

— Ага, привык, а людям потом по этому ходить! Но речь о том, что я на него злился, а он, видишь, человеку жизнь спас!

— Лена! — молодой милиционер спустился к ней. — Я должен с вами поговорить. Давайте зайдем внутрь. Мне надо вам кое-что передать.

Они поднялись обратно, подошли к двери. Пожилой теперь смотрел на нее подозрительно. «Уж он-то вряд ли поверил, что Михайлов мог заинтересоваться домом Штейнера» — подумала она.

Крестный отвернулся, закурил.

Внутри опорного пункта оказалось удивительно много народу. То из одной, то из другой двери выходили люди в форме, у окна в конце коридора стоял человек в костюме и пальто и ругался по телефону. «Полный бардак! — кричал он. — А в каком виде находятся документы!.. И что, что деревня?! Здесь не люди живут, по-твоему?.. Это я знаю! Я у них бумагу для факса уже год прошу!.. Да уж, конечно!.. Ну, что ты ерунду городишь?!.. Я тебе работник прокуратуры, а не хрен с горы!»

Молодой милиционер приоткрыл первую попавшуюся дверь, испуганно отпрянул, сунулся в другую. Таким образом он дошел до конца коридора — до мужчины с телефоном, наблюдавшим за их перемещениями без всякого любопытства.

Последняя дверь была обита войлоком. Молодой рванул ее на себя — и они оказались на улице.

Здесь был еще один вход в опорный пункт, а лучше сказать, выход. Выход был явно не парадным. Грязный двор, по углам которого скопился нерастаявший снег, покосившаяся будка с вырезанным над дверью окошком в виде сердечка, забор чьего-то дома…

— Видите, что у нас здесь творится! — извиняющимся тоном сказал милиционер. — Внутри нам не дадут поговорить спокойно.

— О чем поговорить?

Этот парень внезапно стал ей неприятен. Более того, подозрителен. Она вдруг увидела, какие у него маленькие уклончивые глазки. Остановившись прямо перед ней, он, тем не менее, смотрел не в лицо, а куда-то вбок, и, кроме того, постоянно потирал нос, рот, подбородок…

— Меня Алексей зовут, — сказал милиционер. — Я в районном центре работаю… Мы с Мишаней учились вместе… учимся… — Он досадливо поморщился. — На юридическом… У нас вообще-то такое нападение — это ЧП. С чего бы это вдруг человеку башку проломили? Тем более, участковому?

— Пьяный какой-нибудь…

— Да глупости! Пьяный себе может голову разбить, может собутыльнику своему, но милиционеру? Там ведь ни драки, ни ссоры никакой не было. Кто-то крался за ним, понимаете? А откуда крался — вот тут-то и вовсе ерунда получается. С реки! Вы если пятый дом смотрели, то, наверное, реку видели?

— Видела.

— Река в Корчаковке — самое глухое место.

— Я заметила и, кстати, сильно удивилась по этому поводу. Везде, где я раньше бывала, река — это главное украшение.

— У нас сразу за рекой железная дорога проходит. Если поезд идет, то все видно… Да?

— Кому видно? Тем, кто в деревне, или тем, кто в поезде? — Она смотрела на парня, прищурившись: «Прикидывается? Что ему надо? И почему он так нервничает?»

— Тем, кто в поезде, тоже, наверное, все видно… Вы как приехали? На поезде?

— Я на самолете прилетела.

— Ах вот как… Так о чем я?

— О том, кто что видел.

— Да, правильно… Раньше здесь такие поезда ходили… В Сибирь. Огромными, огромными составами. Ежедневно. Вот их жители Корчаковки боялись разглядывать. Железную дорогу раньше тополя закрывали, но все равно: Мишанин крестный говорил, что туда людям даже взгляд было страшно бросить. И потом, никакой красоты в этой речке нет. Здесь никто никогда не купался — опять же, кому приятно под поездами плавать? Давным-давно мальчишки рыбачили, так из поезда проходящего бутылка вылетела, одному их них ключицу проломила. Вот так… И еще один парень здесь по пьяни утонул…

— Давно?

— Очень давно.

— Тогда я слышала эту историю…

Милиционер снова принялся теребить кончик носа.

— Так что видите, — сказал он. — Это очень странно, что в двенадцать ночи кто-то идет от реки. Случайного человека там быть не может. Там не набережная, а мокрый, обрывистый берег.