Цена познания - Юрий Алкин Страница 31

— Неплохо. Ну, как твои дела?

— Недурно, недурно… — полупропел он. И тут же сообщил: — Извини, я сейчас спешу, так что давай поговорим в другой раз.

Видимо, на моем лице отразилось разочарование, потому что он встревоженно спросил:

— Или у тебя что-то срочное? Тогда я все отменю.

Я пожал плечами.

— Как тебе удобнее…

— Вот и хорошо, — ответил он и, дружески улыбнувшись, двинулся мимо. Затем обернулся и малопонятно добавил: — Адаму понравилось.

Пока я пытался осмысливать эту информацию, которую он, видимо, считал ценной для меня, Эмиль скрылся за поворотом. Я немного потоптался на месте, но, вспомнив оплошность, допущенную в первый день, быстро продолжил свой путь. Честно говоря, я не ожидал, что наша встреча будет такой короткой и, главное, безразличной. Мне рисовались картины задушевной беседы, полной радостных восклицаний вроде «а помнишь?». А вместо такой встречи старых друзей мне досталось равнодушное «прости, спешу». Разумеется, он не мог вести подобную беседу в коридоре, на глазах у наблюдателей, но ему никто не мешал договориться о встрече или хотя бы поговорить дольше, чем полминуты. В общем, в Секцию Встреч я пришел изрядно обиженным. К счастью, я был уже достаточно натренирован для того, чтобы не демонстрировать всему миру свои чувства, а взирать на всех доброжелательно и благосклонно. Но на душе скребли кошки. Опустившись в свое любимое кресло, то самое, которое мне заранее было предписано полюбить, я попытался сосредоточиться на книге.

Однако чтение давалось с трудом. Негодные кошки не унимались. Из-за их непрекращающейся активности разговор с Эмилем не забывался и раз за разом прокручивался в памяти. Что-то, кроме обиды, не давало мне покоя. Какая-то мысль промелькнула во время нашей беседы и бесследно ушла, поселив гложущее чувство беспокойства. Бывает так, что незначительная фраза или деталь вызывает в памяти какие-то смутные ассоциации, и после этого ходишь часами и пытаешься вспомнить: где же я это видел? От кого же я это слышал? Информация эта сама по себе абсолютно неважна, и, вспомнив ее, тотчас же перестаешь думать и о ней, и о самом вопросе. Но тем не менее мозг настойчиво продолжает искать ответ, пока не находит его. Именно в таком состоянии я находился сейчас.

Осознав, что уже несколько минут безуспешно пытаюсь прочесть одну и ту же фразу, я отложил книгу и стал рассматривать окружающих. Ничего предосудительного в этом занятии не было, а думать было так значительно легче. На глаза мне попался Седьмой. Он с восторгом излагал что-то Ададу, поминутно тыкая в оранжевую картину у себя за спиной. Картина, как и большинство его творений, была совершенно абстрактной и не ассоциировалась у меня абсолютно ни с чем. Наблюдая за его восторженным монологом, я вспомнил о том, как день назад он так же убежденно спорил со мной о красках. Я тогда еще подумал, известно ли ему, что я — другой Пятый. В тот же момент наваждение исчезло. Ответ был найден и, звонко щелкнув, встал на свое место. Ну конечно! Ведь если они все не знали о том, что я сменил предыдущего Пятого, Эмиль тоже не имел об этом ни малейшего понятия. С какой стати он должен был бросаться мне на шею? Да он вообще продолжал со мной разговор, начатый еще с моим предшественником. Не знаю, что там понравилось Адаму, но мой тезка был бы, несомненно, рад этому сообщению. Довольный, я откинулся в кресле и вернулся к злополучной фразе, которая теперь оказалась ясной и понятной. У меня, наверное, был такой радостный вид, что, если Тесье наблюдал за мной в этот момент, он, пожалуй, был весьма озадачен.

Прошло несколько недель. Сначала я подобно Робинзону Крузо пытался считать дни, затем махнул рукой на это неблагодарное занятие. Зачем бессмертному календарь? Дни, недели, месяцы — все они равны перед вечностью. Жизнь прочно вошла в новую колею. Я лично перезнакомился со всеми обитателями своего мира и научился вставать ранним утром подобно моему предшественнику. После непродолжительной зарядки я отправлялся в Секцию Трапез, где совмещал прекрасный завтрак с легкой дружеской беседой. Скользя взглядом по голубым разводам, уползающим вверх по высоким стенам, я искренне наслаждался едой и общением. Я слушал смех Евы, восхищался четкими суждениями Адада, ввязывался в шутливые пререкания с Седьмым. И все это время не переставал думать о том, как здорово, что мое унылое одиночное заключение сменилось этим чудесным обществом. Затем шли игры, разговоры, споры (которые, впрочем, никогда не становились слишком жаркими), обильные трапезы, пожелания доброй ночи, и на следующее утро все начиналось заново. Иногда в моей голове раздавался звонкий голосок Николь, да и то лишь для того, чтобы подсказать дорогу или похвалить за благоразумие.

Никогда в своей взрослой жизни я не вел столь расслабленного и безмятежного существования, не отягощенного никакими обязанностями и полного убаюкивающего безделья. Я даже стал подумывать о том, чтобы пойти по стопам предыдущего Пятого и заняться творчеством, хотя и не имел ни малейшего представления, о чем писать. Лишь несколько раз моя безмятежность была серьезно омрачена воспоминаниями о Мари. В эти минуты она вставала передо мной такой, как во время нашей последней встречи. Вспоминая ее нежное лицо, обрамленное мягкими каштановыми волосами, я спрашивал себя, не совершил ли я самую серьезную ошибку в своей жизни. И каждый раз, поразмыслив, твердо отвечал: нет, не совершил. Но, несмотря на эту решимость, Мари вновь и вновь приковывала к себе мои мысли. Я как мог боролся с этим и не давал себе долго думать о ней. Она была там, по другую сторону моего мира, и полуметровая бетонная стена являлась отнюдь не самой неодолимой из разделявших нас преград.

И еще один человек притягивал мое внимание. Восьмая. Я нашел ее портрет в своем «альбоме» еще в предоперационный день и тогда же смог вздохнуть с облегчением. Ее сходство с Мари было весьма отдаленным. Личное знакомство лишь укрепило меня в этом мнении. Не будь этого спасительного различия, мое существование обещало бы превратиться в сущую пытку. Но они походили друг на друга не больше, чем я на Андре. Мы встречались достаточно редко, и каждый раз я с радостью отмечал, что общение с ней не затрагивает в моей душе никаких струн. Наши разговоры были ровными и спокойными. Бессмертный Пятый привычно и уверенно общался с бессмертной Восьмой. Все было хорошо до тех пор, пока одним вечером, вспоминая прошедший день, я не ощутил тревожное чувство. Неуловимая, не поддававшаяся четкому определению деталь не давала покоя. Я еще раз попытался восстановить в памяти весь день, встречу за встречей, разговор за разговором, пытаясь нащупать, достать эту мысленную занозу. И вдруг мне представилась Восьмая. Да, она не была точной копией Мари. Ее жесты были иными, ее походка была не такой быстрой, ее улыбка была не так мила. Но было в ней что-то необъяснимое, заставлявшее мое сердце тоскливо сжиматься, когда я вспоминал ее. На следующий день, рискуя получить серьезный выговор от Николь, я в продолжение всего обеда вглядывался в лицо Восьмой, сидевшей наискосок от меня. Я пытался уловить это загадочное нечто, понять его и уничтожить свое смутное беспокойство, пока оно не превратилось в наваждение. Но, кроме внешнего сходства, я не находил ничего. Эта была другая девушка, милая, веселая, обаятельная и похожая на Мари. Она была не хуже и не лучше, она была просто другой. Как я ни старался, мне не удавалось разобраться в своих чувствах.