Репортер - Юлиан Семенов Страница 31

Этот Варравин не понравился мне с первого взгляда. Я сам закомплексованный и поэтому терпеть не могу себе подобных. Хоть он и говорит объемно, хорошим языком, по-русски, без опостылевшего жаргона и не подгоняет с ответом, но вопросы его излишне жестки, меня от такого прагматизма коробит, да и слишком резко он формулирует предмет своего интереса, ставя себя в какое-то начальственное положение, будто я к нему нанимаюсь на работу. Не понравилось мне и то, как Варравин спросил:

— Отчего же до сих пор, несмотря на гласность, ваши работы об инопланетянах не выставляют в серьезных залах?

В этом его вопросе была и снисходительность, и жесткость, и затаенное желание с первой же минуты верховодить в беседе. Ну, я и ответил:

— А вам, собственно, какое дело до моего творчества? Я вас не приглашал, пришли без предварительной договоренности, а если вы действительно репортер, то вам должно быть известно, что художники у нас пока что своих выставочных залов не имеют, только организации. Вот вы к ним с этим вопросом и обращайтесь.

— Обращался, — ответил Варравин и достал пачку «Явы».

— Нет уж, пожалуйста, табак спрячьте, я не курю и другим не позволяю, это — грех.

Варравин кивнул:

— Один из грехов.

Сигарету он сунул в рот, но, понятно, закурить не посмел.

— Что у вас еще? — спросил я. — Я занят, ваш визит неожиданный, а у меня время расписано по минутам.

— Я буду краток, — пообещал он. — Как вы считаете, сажать человека в тюрьму — греховно? Более греховно, чем сигарета? Или — так, суета, от тюрьмы да от сумы не уйдешь…

— В связи с чем вы спросили об этом? — я теперь испытывал к нему уже нескрываемую неприязнь.

— Вы в Загряжск летали?

— Ездил. А в чем дело?

— Вы там встречались с директором строительного треста Горенковым?

— Не помню я, с кем встречался. Я туда не встречаться приехал, а посмотреть объем работы и утвердить эскиз.

— Утвердили?

— Нет.

— Почему?

Мне сделалось стыдно за то, что я покорно, по-бычьи, отвечал на вопросы этого человека. Я ощутил себя так, словно лишился чувства перспективы, а такое было присуще только античным живописцам, они не хотели никому диктовать свое видение, только современные пейзажи с их глубиною навязывают зрителю единый порядок. Не хочу никому ничего навязывать, но не желаю, чтобы и мне навязывали чужую волю, хватит.

— А вообще-то по какому праву вы меня допрашиваете? — поинтересовался я, внимательно разглядывая посетителя.

Он ответил мне тем же, но изучать меня начал не с лица, а с формы ушей, а у меня плохие уши, прижатые и маленькие, Люда говорила, что такие уши не могут быть у талантливого человека, уши — суть человека, мини-человек, изначалие… Я поднялся.

— Извините, но время у меня кончилось. До свиданья.

Варравин не двинулся, сосредоточившись на моем левом ухе. Какая-то гоголевская ситуация, смех и ярость.

— До свиданья, — повторил я. — Полагаю, вы достаточно воспитаны, чтобы понять меня.

— Сядьте, — насупился Варравин. — Вы, видимо, очень добрый человек и не очень-то понимаете тот мир, в котором живете. Я поясню ситуацию, вы не станете меня прогонять… В Загряжске арестован и осужден директор треста Горенков, — кстати, очень на вас похож, такой же незащищенный… Трагично: незащищенный руководитель, правда?

Я не хотел продолжать разговор, но что-то подтолкнуло меня возразить ему:

— Вы не понимаете смысла трагедии. Мы наивно считаем ее сгустком действий, хотя античные авторы видели в ней пассивное начало, любая активность противоречила самому смыслу трагедии, я уже не говорю о форме… Ритуальный плач на похоронах…

— Такую трактовку можно оспаривать… Каждый период истории имеет свою трагедию. Зачем загонять себя в рамки? Но я о другом: ваш соавтор, вернее тот, кто должен был стать соавтором, сообщил в партконтроль, что Горенков запросил с него десять тысяч за подписание с вашей бригадой договора на роспись домов…

— Это кто ж?

— Кризин. Он же с вами работал?

— Если Кризин написал такое, вы к нему и обращайтесь. У меня взяток никто не просил, — ответил я и вдруг съежился, в который уж раз вспомнив, как Виктор Никитич оформил нотариально соглашение, по которому я уполномочивал его вести от моего имени все финансовые переговоры, хотя загодя знал — от него же, что буду получать лишь часть положенной мне по договору суммы: чем не взятка?

— Вы что-то хотели добавить? — спросил Варравин, медленно поднимаясь. — Или мне показалось? Между прочим, к Кризину я ездил. Он отказался со мной говорить — старческое недомогание, сердечные колики и все такое прочее… Он инвалид?

— А какое это имеет значение?

— Большое. Он не поехал на суд в Загряжск — именно по состоянию здоровья. Но подтвердил здесь под присягой, что Горенков — грязный вымогатель… И хотя следователь этот эпизод отчего-то в суд не передал, невиновного человека упекли на двенадцать лет строгого режима… Хотите, я расскажу вам, что он делал в своем тресте? Вы ведь пишете инопришельцев оттого, что в землянах изверились? Разве не это подвело вас к той теме, которую вы смогли разрабатывать только после того, как стали расписывать новые комплексы — особенно в Сибири? Раньше-то у вас, говорят, даже не было на что купить краски и кисти…