Выдержка - Наталья Андреева Страница 31

Машинально я положил руку на грудь, туда, где во внутреннем кармане пиджака лежал заветный конверт. Ты думал, Лео, там мусор. А там бомба! Вот она и рванула! Что же теперь делать? Как водится, я начал с глупостей. Попытался от них оторваться, поехал проходными дворами. В результате нарвался на пару грубых окриков и удар кулаком в левую дверцу, после чего меня обозвали «буржуем недобитым» и «сволочью». Люди не любят, когда в их уютных двориках кто-то пытается уйти от погони, тормозит у кустиков, где дети играют в прятки, и передними колесами заезжает в песочницу. Мои проблемы никого не волновали. Это за мной следили, а все остальные жили без оглядки. Они просто жили, а я пытался скрыться. В общем, я выехал на проспект. В условиях московских пробок и преследование, и уход от него одинаково затруднены. Если бы мы были за городом, а я управлял более скоростной машиной, вялое преследование превратилось бы в захватывающую погоню. А так мы стояли в одной пробке, в двух метрах друг от друга, они меня видели, а я их нет.

Я подумал: а не остановиться ли у поста ГАИ. Подойти и сказать:

— Почему у вас по городу ездит грязная машина с заляпанными номерами?

Потом мелькнула трусливая мысль: а не позвонить ли папе? Я тут же представил Джеймса Бонда, у которого допытывают секретный шифр. Он же, исхитрившись, набирает заветный номер и слышит в трубке жизнерадостный голос отца: «Сынок, я сейчас пришлю своих людей! И позвоню президенту!»

Затем мелькнула безумная мысль: остановить машину, выйти и показать им всем, кто я такой. Леонид Петровский в роли супермена. Мне вдруг захотелось пожить еще немного. До слез, которые выступили на моих прекрасных голубых глазах. Как водится в таких случаях, я представил свои похороны. Вереницу красивых женщин, идущих за фобом, во главе которой моя неземная мама, промакивает белым платочком фиалковые глаза. Мне стало себя очень жалко! Такой молодой и красивый! Кто знает, сколько их за тонированными стеклами? И какие они? Плевать им, что я наследник строительной Империи. Тиранов убивали. Наполеона заточили на Острове Святой Елены. Людовика Шестнаддатого казнили, а последнего русского царя расстреляли. А кто такой Леонид Петровский? Его четвертуют, не иначе. Империи достанутся лишь мелкие его кусочки, а кресло в совете директором так и останется пустым. Как же все это печально, черт меня возьми!

Ни один из планов так и не был реализован. Я ехал по Москве, а они ехали за мной. Я уже начал уставать от «погони», но они не форсировали события. Просто далеко меня не отпускали. Сначала я думал, что еду домой, но оказалось, что на квартиру к Павлу Сгорбышу. Я знал, что этот месяц проплачен, и квартирная хозяйка еще не объявилась. Ключей у меня не было. Их не было и у любознательной соседки. Но мне необходимо делать хоть что-нибудь.

Поэтому я остановил машину у подъезда, в котором жил Павел Сгорбыш, и вошел в дом. Взлетел на второй этаж и посмотрел в окно. Тут же увидел заляпанные грязью номера. Из машины с тонированными стеклами никто не вышел. На пятый, последний этаж я поднялся пешком. Постоял на лестничной клетке, пытаясь выровнять дыхание. Прислушался. Меня никто не преследовал. Я хотел было пойти самым длинным путем. Позвонить в дверь любознательной соседке, узнать у нее телефон квартирной хозяйки, поехать к ней, достать ключ при помощи магии своей улыбки либо притащить женщину сюда. Чтобы она открыла дверь, и я бы вошел. Я готов был измотать и себя, и своих преследователей, проделав бесполезную работу. Что-то мне подсказывало, что она бесполезная. По этой причине я и подошел к двери квартиры, которую снимал Павел Сгорбыш. Дверь была закрыта, но не заперта. Потому что, когда я ее толкнул, она открылась.

Они взломали замок. Когда это случилось? До того, как я приходил сюда и спрашивал, где Сгорбыш? Да. Но после того как я получил конверт. Они не добились от Сгорбыша главного: где находятся снимки? И разумеется, негативы. Они убили его. И приехали сюда. Они обшарили всю квартиру. Я в этом убедился, как только открыл дверь.

В маленькой однокомнатной квартирке все было вверх дном. Сюжет развивался, как в боевике. Мне незачем это описывать, картина известная. Подушки вспороты, шкафы распахнуты, из сахарницы высыпан сладкий песок. Они не оставили ни единого потаенного уголка. Даже линолеум в одном месте был вспорот, а половицы разобраны. Проявочная, в которую была переоборудована кладовка, разгромлена. Все залито реактивами, пленки засвечены, CD поцарапаны. Если бы Сгорбыш был жив, квартирная хозяйка выставила бы ему такой счет, что на компенсацию убытков ушли все его сбережения.

Мой визит сюда бесполезен. В отличие от них я не профессионал. Я понятия не имею, где искать и что искать. И как искать. Мне И в голову не придет опрокидывать сахарницу! Я представил себе липкий негатив и передернулся. Какое варварство! Все фотографии, сделанные Сгорбышем, уничтожены! Все, что составляло смысл его жизни, порвано на мелкие кусочки! Хорошо, что он уже умер. Если бы он это увидел, то его сердце разорвалось бы. Как вовремя это случилось. Его жизнь пришла к логическому завершению. Сгорбыш выработал свой ресурс и умер.

Жаль только, что от него ничего не осталось. Был человек, и нет человека. Имущество, принадлежащее ему, уничтожено. Снимки, сделанные им, порваны. А ведь среди них были и гениальные! Но один неудачный (или удачный?) кадр перечеркнул всю его жизнь. Стоило ли оно того? Во имя чего Павел Сгорбыш пожертвовал всем? Ради денег? Не верю! Я хорошо его знал. Я не могу поверить, что причиной были деньги. Тем не менее… От гениального фотографа не осталось ничего. Мне нечего было спасать. Разве что те снимки и негативы, которые остались в редакции, да кое-что у меня дома.

Я чувствовал себя опустошенным. Важная часть моей жизни уничтожена. Я потерял человека, к которому был привязан, я возненавидел работу, которую еще две недели назад обожал. Кто это сделал и зачем? Неужели оно того стоило? Я должен разгадать ребус Павла Сгорбыша. Машинально я погладил полу пиджака, за которой находился внутренний карман, а в нем заветный конверт. Надо идти.

Здесь нечего было делать. Я стоял на пороге единственной комнаты и смотрел на мусор, которым был усеян затоптанный пол. Прямо передо мной лежал старый журнал. Кажется, «Работница». Или «Крестьянка». Я не мог сказать этого с полной уверенностью, потому что обложка отсутствовала. Ее варварски оторвали, а сам журнал отбросили в сторону. Машинально я поднял журнал, глянул на страницу с выходными данными и также машинально отметил дату выхода: тысяча девятьсот семьдесят какой-то год, октябрь. Старье! Я бросил журнал обратно на пол, где валялись обрывки фотографий и прочая дребедень. Потом развернулся и вышел на лестничную клетку. Позвонил в соседнюю дверь. По ту сторону раздались шаги, кто-то долго смотрел в глазок, потом мне, наконец, открыли.

— Что случилось? — спросила соседка. Ее уже не удивляли мои частые визиты сюда.

— Я и сам хотел бы это знать. Скажите, милиция не приходила?

— Милиция? Зачем?

— К Сгорбышу. Дело в том, что он умер.

— Да что вы говорите! — она всплеснула руками. Потом припечатала: — Опился. Кто ж его будет хоронить?