Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо Страница 31

Я пришла домой в сумерках. Тишину прорезали крики чаек и шум прибоя. Я была совершенно выбита из колеи. Всю дорогу, пробираясь лабиринтом улочек с белеными стенами, я слышала в ушах голос Мадиньо, представляла себе страдания, через которые прошла юная арлезианка. Меня ужасали страшные картины грубого совокупления, тщетной мольбы и слез. Я бежала через сад, напрасно стараясь отогнать их от себя. Полина, распростертая на соломе, во власти насильника, Эмма – на полу фургона, украшенного свадебными лентами, все смешалось у меня в голове. Не знаю, сколько времени я воевала с тремя входными замками, но как только попала в дом, тут же захлопнула дверь, навалившись на нее всем телом, и закрылась на все засовы, словно за мной гнался осиный рой.

Я зажгла люстру в вестибюле. Отдышалась. В доме было тепло и спокойно. Я с облегчением услышала привычное тиканье часов с маятником, вдохнула приятный запах мастики. Как обычно, я положила свою сумку и ключи на китайский столик с выгнутыми ножками, повесила плащ на вешалку из полированного орехового дерева и взглянула на себя в зеркало. В своих глазах я увидела только отблеск затихающего волнения. Пригладила волосы. Я носила шиньон на затылке, чтобы выглядеть именно так, как представляют себе директрису пансиона. После вечерней ванны я проводила щеткой по волосам ровно сто раз: от корней до самых кончиков. Они доходили мне до бедер и были темными и блестящими. Но я распускала их, только когда не было посторонних глаз. На уроках я еще надевала очки, в которых вовсе не нуждалась, в них были вставлены обычные стекла, только чтобы выглядеть пострашнее. Люди ужасно глупы!

Что еще я тогда сделала? Кажется, поправила пояс на юбке, разгладила складку на белой рубашке с большим воротником. Потом пошла на кухню, она всегда была открыта, когда я была в доме одна. Войдя туда, я зажгла свет, не зная, что попадаю в ад.

Он был там, он спрятался за створкой двери!

Я почувствовала его присутствие позади себя еще до того, как он схватил меня, зажал мне рот рукой, чтобы заглушить крик. Не помню, кричала ли я. Я увидела его нож, жуткий, таким разделывают мясо. Ноги подо мной подкосились. Задыхаясь, я услышала, как он шепчет мне на ухо:

– Хотите жить, ведите себя спокойно.

Я не стала сопротивляться. Да и не была на это способна. Несколько секунд он прижимал меня к себе, потом неожиданно, рывком швырнул на стол, стоявший на середине комнаты. Я зацепилась за него, чтобы удержаться на ногах, повернулась, как могла.

По крайней мере, именно такой рост и цвет глаз, как описывали в городе. Но как бы лучше выразиться? Он не был похож на того беспардонного хама. Конечно, он был высоким, широкоплечим, но при этом стройным, почти худым. Густая каштановая прядь падала на лоб, а мне говорили, что он наголо обрит. Несмотря на двухдневную, а то и больше, щетину, лицо с тонкими чертами выглядело умным: темные глаза, прямой длинный нос, ямочка на подбородке, а когда заговорил – ослепительно белые зубы. Но главное, мне показалось, что в грязных штанах и рубахе с ножом в руке он был испуган не меньше моего.

– Вы знаете, кто я? – спросил он приглушенным голосом.

Я утвердительно кивнула. Я изо всех сил старалась сохранить хладнокровие.

– Я осмотрел ваш дом. У вас нет оружия?

Наверное, я выказала колебание, но оно от него ускользнуло или же он приписал его моей нервозности. Я сделала отрицательный жест.

– Покажите язык.

Не раздумывая, я показала. Наверное, у меня что-то случилось с головой. Но он просто констатировал:

– Ну что ж, говорить вы можете!

Я сделала над собой усилие. Я обнаружила, что говорю писклявым каким-то плачущим голосом, отчего почувствовала себя еще более унизительно.

– Мой муж не хотел держать дома оружие. Никогда не знаешь, на что могут быть способны дети.

– Когда ваш муж умер?

– Четыре года назад.

Он оглядел меня с головы до ног. Безо всякого стеснения. Он явно осмелел после того, как я показала ему язык.

– У вас есть дружок?

Я возмущенно повела плечами.

– Как же вы держитесь целых четыре года?

Я возмутилась еще сильнее, но не могла выдержать его взгляд. Я отступила назад, держась за стол. Не двигаясь с места, он закрыл дверь.

– Когда я задаю вопрос, – сказал он, – люблю, чтобы мне отвечали.

– Мне нечего ответить.

Легких вздох. Он развязно приблизился ко мне, поигрывая ножом. Я медленно отступала, пока не наткнулась на стену. Когда он оказался совсем близко, он сказал:

– У меня тоже давно не было женщины.

Меня скорее пугал не нож, а его черные глаза, вернее, то, что я прочла в его взгляде. Я рванулась в сторону. Он облокотился рукой о стену и перекрыл мне проход. Он реагировал мгновенно, как кот.

– Знаете, чего бы мне хотелось? – спросил он притворно-ласковым тоном, что напугало меня еще сильнее.

В то же время кончиком лезвия он приоткрыл вырез моей рубашки, чтобы обнажить тело. Меня словно парализовало. Кровь колотилась в висках. Я уже видела, как он расстегивает мне пуговицу за пуговицей своим ножом. Потом одним движением он перережет бретельки комбинации, так быстро, что я даже не почувствую. Станет трогать мои голые груди. Станет целовать их, держа меня за плечи, прижав к стене, а у меня не будет сил сопротивляться. Я пролепетала, закрыв глаза:

– Умоляю вас, только не это…

Молчание. Потом я услышала его вопль:

– Что не это? Я голоден, черт возьми!

Я знаю, вам будет смешно читать эти строки. Но я это заслужила своей дурацкой наивностью. Я дала слово быть правдивой до конца, даже если правда меня дискредитирует. Встаньте на мое место: любая женщина, оказавшись один на один с мужчиной, славящимся своей жестокостью, порочностью и преступлениями, как и я, постоянно дрожала бы от страха, что ее изнасилуют.

Хотя Каролина и учительница, «наивность» она пишет из лицемерия, а «правда» – из притворства.

Из семи любовниц или тех, кто выдает себя за них и у кого я брала показания, она гораздо лицемернее остальных, если вообще не самая фальшивая: в этом, я считаю, ей даст фору только одна грозная соперница, которую, как будет видно, не смутят ни головоломные грамматические обороты, ни сложные конструкции прошедшего времени. Так что хотя сцена на кухне была для нее весьма неприятной, у нас вызывает улыбку, когда Каролина пытается приукрасить ее своими выдумками. Повторяющиеся ситуации приводят к одним и тем же последствиям. Ее рассказ только подтверждает этот тезис, и я не буду больше к этому возвращаться. (Примечание Мари-Мартины Лепаж, адвоката суда.)

Тогда я стала разогревать то, что осталось от обеда, – фаршированный рулет, который в Провансе называют «жаворонком без головы». Меня научила его готовить мать, я его любила, и мне одной его хватало на несколько дней.