Черные минуты - Мартин Соларес Страница 30

Гарсиа назначил совещание в ресторане «Фламингос» за автостанцией. Шефу нравилось это место с кондиционером, ненавязчивыми официантками и кофе в любых количествах. Пользуясь тем, что ресторан работает круглые сутки, полицейские съехались сюда в начале седьмого утра. Их компания устроилась в самом дальнем углу, а Круз Тревино и Гордо, он же Толстый Волк, следили, чтобы соседние столики никто не занимал.

Все были в сборе: Проф, Вонг, Бедуино, Евангелист, Тиролоко, или Бешеный Пес, Толстый Волк, Траволта и Чавез. Когда они пришли, их уже ждали. В розовом зале сидели двенадцать журналистов, вооруженных блокнотами, диктофонами, а один даже прибыл с телекамерой. Ранхель узнал местного газетчика, остальных он видел впервые в жизни. Наверное, приезжие из Монтеррея, Мехико или Сан-Луис-Потоси. При появлении Ранхеля один из них, наименее сонный, толкнул локтем коллегу-фотографа:

— Снимай его.

— Кого?

— Да вот того, с шевелюрой, как у «Битлз».

«Проклятье, — подумал Ранхель, — чего им от меня надо? Почему они так мной заинтересовались?» Поспав всего полчаса, он чувствовал себя совершенно разбитым. Ему срочно требовалось сесть и выпить кофе. Но не успел он опуститься на стул, как услышал, что Бешеный Пес бормочет: «Mamacita!» [10]Это относилось к Чиланье, которая, против своего обыкновения, была не в мешковатых штанах, а джинсах клеш и узкой рубашке.

Увидев ее тонкую талию и выдающуюся грудь, Ранхель ощутил прилив бодрости. Он беззастенчиво разглядывал ее и не сразу заметил, что рядом крутится какой-то мажор — волосатик с начесом, будто из группы «Джексон Файв». А это еще кто такой? «Джексон Файв» схватил Чиланью за руку и потащил к столику для прессы. Ранхель гадал, какое отношение он имеет к Чиланье, когда появился шеф — мрачный и надутый. Следом цокала каблуками Лолита. Наверное, что-то случилось.

Когда он вошел, все замолчали. По залу прокатилась душная горячая волна, словно помогая всем присутствующим ощутить, что шеф не в духе. Гарсия огляделся и недовольно проговорил:

— Что тут за сброд? Чтоб никакой прессы!

И журналисты потянулись к выходу, а тех, кто задерживался, Толстый Волк выпроваживал силой. Вообще, он был спокойный, вечно потный жирдяй четыре сотни фунтов весом, под шесть футов ростом. На его лысой голове торчал единственный клочок черных волос, который он постоянно норовил пригладить. Когда что-то было ему не по нраву, он не тратил времени на объяснения, решая все вопросы при помощи кулаков. Ему обыкновенно поручали выгонять любопытных и докучливых. «Как они только разнюхали, что у нас тут совещание?» — недоумевал Ранхель.

— Шакалы, сволочи, фашисты! У нас есть право на информацию! — кричала Чиланья, которую Гордо выводил последней, пока все копы выворачивали шеи, глядя на ее грудь.

Прежде чем начать, шеф вперил сердитый взгляд в Траволту. Тот сразу все понял и подал знак Чавезу. Бедняга встал и вышел. В последнее время ходили слухи, что Чавеза вот-вот примут в штат, он получит полицейский жетон и все права детектива, но не тут-то было. Шеф ясно давал понять, что испытательный срок Чавеза, запятнавшего себя судимостью, еще не завершился и завершится нескоро. «Ничего не поделаешь, такова жизнь, дружище», — думал Ранхель, наблюдая, как несчастный Чавез тащится к выходу.

Шеф сел в самом углу, спиной к стене — привычка, приобретенная за тридцать лет службы в полиции и просмотра бесчисленных боевиков. На обычном совещании они докладывали шефу о всех делах, об успехах, неудачах и трудностях в работе. Он, в свою очередь, советовал, назначал сроки в расследовании и раздавал новые поручения — кому-то доставалось покушение на убийство или насильственная смерть, а кто-то должен был, сидя в машине, сторожить дверь нефтеперегонного завода или «Рефрескос де Кола». Но никто, конечно, не жаловался, даже если шеф приказывал изменить направление того или иного расследования, что сулило много лишней работы.

Обыкновенно их собрания проходили мирно. Но в тот день, 18 марта, было не совсем обычное собрание. «Что стряслось?» — мысленно гадал Ранхель. Вначале ему подумалось, что шеф злится из-за критической статьи в газете, где действия полиции называли «некомпетентными». Потом он отбросил эту мысль. Пустяки. Шефу доводилось выслушивать в свой адрес гораздо более обидные слова, но он никогда не принимал их близко к сердцу.

Может быть, виной всему мэр Торрес Сабинас? Их стычки происходили чуть ли не каждую неделю. Торрес Сабинас был молодой политик, враждующий с губернатором Пепе Топете, и с шефом у него тоже не сложилось с самого первого дня. Говорили, что в мэры он пролез благодаря покровительству президента Эчеверриа. Как знать, возможно, мэр позвонил и потребовал отчета, а шефу это не понравилось. Ни один, ни второй не отличались дипломатичностью.

Когда официантка принесла восемь чашек кофе и колу, шеф показал им цветную фотографию: школа «Фробель», 2-й «А» класс. Девочка лет восьми — белая кожа, черные волосы, одета в школьную форму.

— Смотрите, — прорычал он, — Лусия Эрнандес Кампилло. Согласно заявлению матери, исчезла пятнадцатого января. Кто брал у нее показания?

Все посмотрели на Вонга, но тот умоляюще загородился ладонями — не он, мол, понятия не имею, о чем вы говорите. Остальные начали в недоумении переглядываться, и никто не хотел взять на себя ответственность. Шеф аж запыхтел от злости. Тогда Траволта поднял мясистую руку.

— Ах, это ты. Почему у тебя висяк?

Тот, кому доводилось бывать в подобной ситуации, знал, что вопрос риторический, что ответа на него не существует. Однако представить шефу отчет Траволта был обязан, и его отсутствие могло быть вызвано двумя причинами: халатностью или соучастием, и обе они заслуживали наказания.

— Почему ты замял это дело? Нарочно?

— Нет, сеньор, у меня было много другой работы, и эта папка затерялась среди прочих у меня на столе.

— Два месяца прошло, — покачал головой Гарсиа, — а ты даже не упомянул об этом. Сегодня в три ночи мне позвонил помощник губернатора, от него-то я и узнал.

Шеф имел в виду сеньора Хуана Хосе Чурруку, недостойного человека, члена мафии в правящей партии, настоящего змея среди змей. Прозвище его было Уррака — Сорока — из-за его длинного носа и любви к деньгам. «А Чуррука какое имеет к этому отношение?» — недоумевал про себя Ранхель.

Шеф бросил фотографию Траволте:

— Свяжись с родителями сегодня же. Чтоб в два часа отчет был у меня.

— Есть, сеньор.

Когда Траволта наклонился, Ранхель заметил, что он лысеет — на макушке уже образовалась плешь. Стало даже жаль его. А шеф тем временем закурил свою первую за день «Рейли», глубоко затянулся и выпустил густое белое кольцо дыма, опоясавшее их, как гирлянда. Когда дым немного рассеялся, он заговорил: