Чистилище для Гурова - Алексей Макеев Страница 30

– Короче можно? – нетерпеливо перебил его Болотин.

– В общем, есть у нас одна огромная сука Тайга. Собака, то есть. Злобности лютой, силы неимоверной и нрава неукротимого! Она и проводника-то своего через раз слушается, потому одна и на строгом ошейнике, что иначе с ней никакого сладу нет. Причем никогда не лает, рычит только, но так, что мороз по коже. Ей человека с ног сбить, как нам крошку со стола смахнуть, а потом клыками по горлу – и труп. А тут она рваться с поводка начала, прямо бесится! Ну, проводник ее подальше и оттащил, чтобы она других собак не нервировала. Я еще подумал, это потому, что у нее щенков недавно забрали. В общем, сорвалась она! Как потом оказалось, ремешок возле карабина перетерся немного, вот и не выдержал. Все врассыпную! Кричи: «Стой! Стрелять буду!», не кричи – толку никакого! Потому что пуля может и мимо пролететь, а вот от Тайги – верная смерть. Кто на землю попадал и калачиком свернулся, чтобы горло и все остальное прикрыть. Словом, полный дурдом! И вдруг парень из третьего отряда, Колька Боков, из валенок аж выпрыгнул и с ними в руках ей наперерез бросился, а сам кричит дурным голом: «Лешка! Падай на живот и шею прикрой!» А сам одним валенком в нее запустил, но промазал, потом вторым – попал, но она на это – ноль внимания. А мальчонка этот Тайге навстречу пошел, представляете? Я, как это увидел, понял – будет труп! А она, сука, затормозила прямо перед ним, на задние лапы села, передние ему на плечи положила и стала лицо ему облизывать, а он смеется, гладит ее и приговаривает: «Какая ты хорошая! Какая ты красивая!» Тут проводник подскочил, стал ее за ошейник оттаскивать, а она упирается и обратно к мальчонке рвется. Еле-еле оттащили! Хозяин…

– Это начальник колонии, – объяснил Гуров Болотину.

– Так вот, хозяин, – продолжил майор, – когда в Екатеринбурге на совещании был, про этот случай рассказал, так ни один человек ему не поверил! Но мы же все это своими глазами видели! Может, запах от него какой-то особый идет? – Он пожал плечами. – Не знаю!

– Просто святых и блаженных даже дикие звери не трогают, – объяснил Гуров.

– Только двуногие звери оказались намного опаснее, – добавил Болотин.

– Это вы по поводу того, что его сюда без всякой его вины закатали? Так стоит только на него посмотреть, и все сразу ясно становится, – заметил майор.

– Ну, а что дальше было? – спросил Лев.

– Ну, навели порядок, построили всех обратно, только тут уже Конь бразды правления в руки взял. Подошел к мальчонке и спрашивает: «Ты кто?» А тот: «Я – Леша Солнышкин!», а он ему: «А я – дядя Ваня, о котором тебе дядя Леша говорил!» Потом к Бокову обратился: «Ты, что, не понимал, что погибнуть мог?» Николай на него вытаращился и говорит: «Так это же наше Солнышко! Мы с ним в одном детдоме выросли! Как же я мог допустить, чтобы он пострадал? Да я бы после такого жить не смог!» Конь тогда к нам повернулся и спросил: «А за вас кто-нибудь вот так на смерть пойдет?» А что мы могли ему ответить? – Майор посмотрел по очереди на Гурова, на Болотина, но оба отвели взгляд. – Вот и я о том же! А потом Конь у старика спросил: «Ходок! Кто тебя так?»

– Ходок? – воскликнул Гуров. – Это же Луноход! Его так из-за походки прозвали, а сокращенно, все правильно, Ходок! Так ему же уже за семьдесят!

– Ну, и память у тебя, Гуров! Как компьютер! – восхитился майор. – Тут этот мальчонка и влез! Сам чуть не плачет и просит: «Дядя Ваня! Вы на него не сердитесь, пожалуйста! Это его из-за меня побили!» Ну, Ходок Коню и объяснил, что Валёк ему мальца с рук на руки в Екатеринбурге на транзитке передал и велел в целости и сохранности к нему, то есть Коню, доставить. Да вот по дороге отморозки поразвлечься решили. Ходок – вор старый, авторитетный, только этим безмозглым все по хрену. Он, как увидел, что слова на них не действуют, так мальчонку к себе за спину спрятал, вот ему и досталось.

– А почему конвой не вмешался? – спросил Гуров, чувствуя, что начинает потихоньку заводиться.

– Вот и Конь его об этом спросил. Оказалось, те сказали, что пусть, мол, зэки сами между собой разбираются. Конь расхохотался, а это верный признак того, что жди беды: «Правильно сказали, я действительно сам разберусь! – а потом распорядился: – Алешку я забираю! Этого, – он показал на Бокова, – из третьего отряда ко мне в первый, а Ходока – в больничку, пусть отлежится, а потом – во второй отряд, потому что мне там лишние глаза не помешают». Вот так они втроем и ушли: Конь, Алешка и Колька. Кровать Лешкина в комнате у Коня стоит, а там и холодильник, и телевизор, и DVD, и компьютер, и все прочее.

– А что стало с теми, кто хотел Алешу обидеть? – спросил Игорь.

– Как что? В тот же день «опетушили»! Кукарекуют теперь! А конвойных в городе отловили и избили до полусмерти.

– И больше никто не пытался Алешу обидеть? – деликатно поинтересовался Гуров.

– Да был тут один бугай. С новым этапом пришел и, не разобравшись что к чему, решил мальчонкой попользоваться. А Алешка – он же доверчивый, как ребенок! Тот его позвал – мол, пойдем, я тебе что покажу, и тот пошел. Хорошо, что Колька сразу сообразил, в чем дело. Он на этого бугая бросился, а сам Алешке кричит: «Беги к дяде Ване! Мне помощь нужна! Меня убивают!» Тот, конечно, побежал. Досталось тогда Кольке крепко, потом в больничке лежал, но зато теперь ему от всей братвы низкий поклон и уважение. А бугай так ничего и не понял, на него же вся колония ополчилась, били смертным боем, а он только орал: «А че? Коню можно, а мне нельзя?» И ведь не объяснишь такому ничего. В сортире его потом утопили. А Лешка с тех пор без охраны по территории не ходит.

– Ну, и чем тут Алеша занимается? – спросил Болотин.

– Рисует все и всех подряд. Красками он научиться не успел, так или карандашом, или акварелью. Портреты рисует – зэки к нему в очередь записываются, потому что каждому хочется домой послать. И очередь эту, когда в карты играют, на кон ставят только в том случае, если уже совсем ничего не осталось. Кстати, он же им карты нарисовал – сплошь принцы, принцессы, короли, рыцари и все в этом духе. Очень красивые! Они у Коня хранятся, и берет он их только тогда, когда сам играть садится, а чтобы кому-нибудь дать – ни-ни! Для татуировок рисунки разные делает: драконы, змеи и все прочее. Ему как-то предложили посмотреть, как татуировка делается, он и согласился, а как первую же каплю крови увидел, так в обморок и хлопнулся. Конь долго разбираться не стал и инициатору этой затеи в зубы заехал.

– Я смотрю, он к мальчишке как к сыну относится, – заметил Гуров.

– А к нему все так относятся! И вольнонаемные, и аттестованные – кто ватрушку, кто кусок пирога, кто пирожки, кто халву, кто варенье ему из дома тащат. А уж летом всякими фруктами и овощами просто завалили. Да и из посылок все самое вкусное ему несут – ребенок же. Отъелся он тут у нас, щеки, как у хомячка, и весь такой крепенький стал. Все же понимают, что мальчишку несправедливо осудили, вот и жалеют.

– Разберемся! – твердо пообещал Игорь.

– А он всякие вкусные кусочки Тайге носит, та его ждет и прямо из рук берет, он с ней, как с большой игрушкой, возится. А с портретами этими особая история. Понимаете, вот он, например, когда в больничке лежал, мою жену нарисовал. Она у меня обычная русская баба, а на портрете, хоть он и карандашом на тетрадном листе, вроде и она, а с другой стороны – такая красавица, что глаз не отвести. У хозяина жена – гром-баба, а на портрете, акварельном уже, – ну, просто английская королева! Да и хозяин, если по портрету судить, такой получился, что по сравнению с ним маршал Жуков – старшина!