Автора! - Наталья Андреева Страница 30

— Так зачем вы все-таки рванулись к Клиши-ну на дачу?

— Баба какая-то позвонила.

— И что?

— Интеллигентная дамочка, культурная, вроде моей жены. И все изъяснила: «Ах, у вашей Любы свидание, ах, я неравнодушна к Павлу, ах, мы совместными усилиями должны их разлучить…» Кудахтала, кудахтала, я только из рейса вернулся, не успел и руки помыть. На дачу собирался, а тут она… Ну, я, как дурак, полез в свой «Жигуль» да и поехал, куда дамочка сказала. Приехал — они сидят, беседуют. Ну и что? У этого писателя, небось, девок молодых было в очередь, как раньше за колбасой. Моей-дурехи только не хватало. Не верил я никогда, что между ними что-то есть. Не того полета была птица. Я писателя имею в виду.

— А ребенок?

— Ребенок… Небось, не один у него ребенок. По всей стране, небось, нарожали от такого-то! Ну приехал я туда, ну покрутился маленько, велел Любке собираться, про Пашку-меныного сказал, чтоб не лез. Сам себя чувствовал дураком. Зачем поехал? Чепуховина какая-то.

— Вы знаете, Никита Викторович, что такое цианистый калий?

— Чего? Калий? Которым травануться можно?

— Да, травануться.

— Слыхал.

— А у вас фотографы есть знакомые, или из химиков кто?

— Из каких еще химиков? Вы все про писателя этого? Да если бы я его захотел прибить, мне никакие химики не нужны. Химики… Мы без всякой химии монтировкой по башке. Да не нужна ему была моя дуреха Любка, а Пашка… Что Пашка? Все равно в моем доме ему не житье, цепляться за него я не собираюсь, он уже лыжи навострил.

— Куда?

— Да кто его знает, куда? Мы с ним не очень-то… ладим.

— Понятно. А в доме, когда вы уходили, кто-то еще был?

— Да вроде. Наверху шуршало что-то, то ли баба, то ли мышь. Не буду врать.

— Значит, с Павлом-младшим у вас не очень?

— Да не лезьте вы в больное место. Очень — не очень, вам-то что? Растет, питается, одевается, как все, недавно велосипед новый ему купил, на железяку денег дал, что еще?

— Все нормально, Никита Викторович, все нормально. Ну что, Игорь, пойдем с Любовью Николаевной попрощаемся?

— А чайку? — спросил Солдатов.

— Да нет, спасибо. До свидания, Никита Викторович.

— Бывайте.

Солдатов „какое-то время с недоумением смотрел им вслед. Они с Михиным пошли обратно к беседке. Вдруг из-за дерева к ним шагнул золотокожий синеглазый парнишка, и, прищурившись, зло спросил:

— А что, этого не арестуете?

— Кого?

— Ну, этого! — Пашка состроил гримасу в сторону дома.

— Отца?

— Ха! А то я не знаю!

— Что не знаешь?

— Про настоящего. Не мог же я родиться от этой тупой скотины.

Алексей оторопел. Покачав головой, сказал:

— Паша, этот человек женился на женщине с ребенком, любит твою мать и к тебе относится, как к родному сыну. Он хороший человек.

— Да? Все, что не понимает, называет пре-| зрительно: интеллигентные штучки, дурь. Что баранку крутить — высшее призвание? Это, по-вашему, нормально? — Пашка презрительно скривил яркий рот. Слишком уж яркий.

— А что высшее призвание?

— А то, что мой настоящий отец говорил. Только вам я не буду повторять.

— Почему?

Он молчал, не собираясь ничего объяснять, Леонидов полез на рожон сам:

— Потому что мы менты? А менты, по-твоему родному отцу, все, как один, тупые? Так?

— Сами нарываетесь.

— Значит, ты хочешь жить, как твой настоящий отец?

— Да. Хочу и буду.

— И то, что ты прочитал, тебя не смущает?

— Откуда вы знаете, что прочитал?

— Он просил тебя опустить конверт в почтовый ящик, если вдруг умрет. Ты наверняка читал.

— Ну и что? Да, я читал! У них с мамой была любовь! Ему обстоятельства помешали! Он бы сейчас на ней женился! Я знаю! Но мама боялась этого… Ну… Отчима. И правильно!

— И ты поверил, будто твой отчим, Солдатов, мог насыпать в бокал яд?

— Мое дело, во что я поверил.

— Да ты просто хочешь от него избавиться.

— Да, хочу. Ненавижу его.

— Почему?

— Потому что он тупой.

— Ладно, Паша, нам с тобой не договориться. С Клишниным ты часто виделся?

— Нормально.

— Значит, редко. И тем не менее он успел тебя обработать.

— Не смейте так об отце! Я фамилию сменю, когда вырасту, скоро мне все равно паспорт получать! И отчество сменю! Я буду Павлом Павловичем Клишиным, поняли? И все буду подписывать: Павел Клишин. Вот так.

— Паша! Что ты так кричишь? — Из беседки к ним бежала Любовь Николаевна.

— А чего они…

— Что вы к ребенку пристали?! Как вы смеете?!

— Я не ребенок! — Он оттолкнул мать и бросился к калитке. Взвизгнули петли. Потом раздался хлопок. Парнишка понесся по улице.

— Паша! — отчаянно закричала ему вслед мать.

— Любовь Николаевна, он сам успокоится.

— Да что вы ему сказали? Зачем это все надо? Зачем?!

— Он очень талантливый мальчик?

Леонидов посмотрел на мелькнувшую последний раз светлую макушку и невольно вздохнул. Ну и характер!

— Что?

— Скажите, он пишет? Что?

— Да вам-то, какая разница.

Любовь Николаевна вытерла потускневшие глаза тыльной стороной ладони. Но материнская гордость взяла верх, ей захотелось рассказать о сыне, о том, каким он получился необыкновенным.

— Да, он пишет. И хорошо пишет. Да, я не сделала тогда аборт. И правильно!

— Как же так? Значит, то, что написано о том, как вы пытались… Это не правда?

— Это как раз правда.

— И как же так получилось?

— Как получилось… Как у всех женщин получается. Думала, что все кончилось, что уже не беременна, к врачу не пошла, а потом когда после сессии спохватилась, было три месяца. Ну и пришлось родить.

— Почему Павлу не сказали?

— Что бы это изменило? Жениться он бы на мне не женился, денег от него мой муж принципиально не хотел брать, так что?

— Откуда же потом Клишин узнал?

— А что, так не похоже, что это его сын? — Она горько усмехнулась. — Увидел и понял, что ж еще?

— И мальчику он сказал?

— Мой сын очень умный. Слышите вы? Он всегда понимал, что эта семья ему чужая. Он — человек другой породы, он тоже родился принцем, Паша очень хорошо сказал в своей книге об этом. И то, что они друг друга поняли, — это естественно.