Оборванные нити. Том 1 - Александра Маринина Страница 30

— Коллега Саблин! Этого нельзя писать в протоколе! Протокол должен быть написан медицинским языком с использованием медицинских терминов, которые вы, вероятно, не удосужились выучить. Протокол нельзя составлять, пользуясь лексикой, принятой в дешевом борделе. Не нужно никому тут рассказывать, что вам кажется «на ощупь». На ощупь, молодой человек, может много чего показаться, совсем не того, что есть на самом деле!

Он хитрым взглядом обвел четырех девушек и добавил многозначительно:

— Смотря где и у кого щупать…

Интерны грохнули дружным хохотом. Вместе с ними засмеялся и Саблин, который с облегчением понял, что в главных моментах вскрытия он показал себя на высоте. Замечаний по существу ему не делали.

После занятий он проводил Ольгу, она собиралась к подруге.

— Скучное вскрытие, — сказал он. — Банальное.

— Разочарован? — насмешливо спросила Ольга. — А чего ты ждал? Невероятных открытий? Неожиданных находок? Это все-таки патанатомия, а не судебно-медицинская экспертиза, здесь если и вскрывают, то только тех, кто умер в лечебном учреждении от заболевания, чтобы определить, правильно ли лечили больного, правильно ли выставили ему диагноз, от чего наступила смерть. Сам все знаешь, повторяться не буду. Если ты ждешь от нашей профессии какого-то особенного веселья, то будешь глубоко не прав.

— Оль, ты же знаешь, я хочу работать в судебной медицине. Просто в интернатуре по судебной медицине мест не было. И потом, меня привлекала возможность видеться с тобой почаще. Ты же понимаешь…

— Понимаю, — мягко сказала она. — Спасибо, мне приятно это слышать. Но не думай, что тебе не повезло или ты принес какую-то жертву. Если ты сможешь проработать какое-то время в патанатомии, то в экспертизе тебе будет намного проще. Все-таки ты приобретешь необходимый профессионализм. Ты грустный сегодня, — заметила Ольга, беря его под руку. — Об Анне Анисимовне думаешь?

— Как ты догадалась? — удивился Сергей, который с самого утра, с момента встречи с Ольгой в метро, не произнес о тетке ни слова. Все их разговоры касались сначала предстоящего, а затем уже состоявшегося вскрытия.

— Ты сам говорил, что тетка тебя вырастила, привила тебе интерес к медицине, даже в морг водила. Разве мог ты в день первого самостоятельного вскрытия не вспомнить о ней? Тем более сорок дней только-только отмечали.

Она была права, он действительно думал о Нюте, представляя себе горестную и тягостную процедуру разборки вещей в ее опустевшей квартире. Вещей, которые еще хранили отпечатки ее мыслей и чувств, ее настроения, которые знали о ее потайных желаниях и глубоко спрятанных обидах и страданиях. В этой квартире было много того, что Сергей помнил с раннего детства и с чем были связаны и радостные, и смешные, и просто приятные воспоминания. Например, глубокая тарелка, белая, с сине-золотой узкой каймой и золотым вензелем «РП» — ресторан «Першотравневый». Эту тарелку маленькая Нюта стащила из ресторана во Львове, куда приезжала вместе с Анисимом Трофимовичем. Как девочке удалось незаметно вынести тарелку с собой, было совершенно непонятно. И ведь никто не заметил — ни официанты, ни посетители ресторана, ни ее отец. Именно в эту тарелку тетя Нюта всегда накладывала, а точнее — наливала молочную лапшу, которую варила специально для Сереги. О его любви к этому блюду знали все, и мама тоже варила ее для сына, и варила в точности так же, как это делала Нюта, но из украденной тарелки почему-то было вкуснее. И еще в кухонном шкафчике Анны Анисимовны до сих пор стояла большая чашка в мелкий розовый цветочек, из этой чашки Серега всегда пил клубничный кисель. Если тетя Нюта варила не клубничный кисель, а малиновый или вишневый, то наливала его, соответственно, в чашку либо с зелеными листиками, либо с желтыми кружочками. Такая у нее была странная манера. «Каждому блюду — своя посуда», — частенько приговаривала она в ответ на недоуменные вопросы. Руки у тети Нюты были действительно волшебными, и проявлялось это не только в том, что проведенные ею процедуры и манипуляции всегда были безболезненными, проходили легко и быстро давали лечебный эффект, но и в том, что эти руки умели все и были на удивление «не дырявыми». Ни разу в жизни Анна Бирюкова, даже когда была ребенком, не разбила ни одной чашки и ни одной тарелки. За последние лет двадцать пять, с тех пор, как уехал из Москвы на заработки сын Володя, по юношеской неловкости то и дело наносивший некоторый урон кухонному хозяйству, Анна Анисимовна ни разу не покупала для себя посуду. Старые тарелки и чашки, а также рюмки, стаканы, бокалы, блюда для тортов и больших кусков запеченного мяса, были в полной сохранности, а за кастрюлями и сковородами, а также столовыми приборами она ухаживала так, что те сияли, как новенькие. Интересно, если Лена сварит молочную лапшу, а Сергей станет есть ее из ресторанной тарелки, будет ли это сейчас так же вкусно, как в детстве? Или получится так же, как с любимыми теткиными поэтами? «Что-то здесь не так…» Восприятие меняется с годами. Надо будет спросить тещу, умеет ли она варить ягодные кисели, и если умеет, то пусть сварит, Сергей будет их пить из разных чашек, как при Нюте. Сейчас он приедет, станет вместе с Леной вынимать из шкафа или брать с полки каждую вещь, каждую книгу, каждую тарелку или чашку и рассказывать о том, какие воспоминания с этой вещью связаны. Они сядут рядом на удобный диван, купленный Володей для матери в прошлом году, Сергей достанет многочисленные альбомы с фотографиями, изрядно «прореженные» двоюродным братом, и будет объяснять Ленке, кто на них изображен и что это за ситуация. В теткиных фотографиях он ориентировался лучше, чем в собственных: Нюта обожала доставать альбомы и развлекать племянника подробными рассказами. Она была начисто лишена фантазии, зато обладала феноменальной памятью, поэтому рассказы ее с годами не менялись, не обрастали новыми деталями, повторяясь из раза в раз в малейших подробностях. Анна Анисимовна ничего не придумывала, не додумывала и не преувеличивала, и Сережа, многократно слышавший одни и те же истории, в конце концов выучил их наизусть и мог выступать достойным «экскурсоводом» по фотографиям. Ленка ведь ничего этого не знает, ей будет интересно, а он с удовольствием окунется в воспоминания о тех временах, когда тетя Нюта ставила на стол пузатый фарфоровый чайник, чашки, тарелку с какой-нибудь немудреной домашней выпечкой и приносила высоченную стопку обтянутых материей альбомов. Такие чаепития с разглядыванием снимков и разными интересными историями Анна Анисимовна устраивала регулярно, не реже раза в два месяца…

Перед дверью теткиной квартиры Сергей на мгновение замешкался. Он уже достал было из кармана ключи, но подумал, что как-то неправильно входить сюда как к себе домой. Это пока еще не его жилище. Здесь всё помнит Нюту, всё дышит ею, отсюда еще не ушло ее тепло, не выветрились запахи, свойственные образу жизни хозяйки, — запахи ее духов, ее любимого мыла, запахи еды, которую она чаще всего готовила, стирального порошка, которым она предпочитала пользоваться. Лена должна быть уже там, пусть она откроет ему дверь.

Сергей спрятал ключи в карман и потянулся к кнопке звонка.

— У тебя же есть ключи, — недовольно заметила Лена. — Потерял, что ли? Или забыл?