Царские сокровища, или Любовь безумная - Валентин Лавров Страница 30

Соколов восхитился:

— Эти души мне родственны, они, как и я, вполне коллекционеры.

Нестеров продолжал:

— И когда надобится документ, то иногда его отдают агенту в оригинале, а иногда печатают по образцу в тамошней крошечной типографии. Художник-график изготавливает необходимые штампы, и он же подделывает подписи, да так умело, что сам владелец не умеет отличить. Даже чернила и те в химической лаборатории изготовляют такие, какие они в подлинном документе.

— Целое производство! — удивился Соколов.

Нестеров, ослабший от плохого питания, заметно захмелел. Теперь он куражно произнес:

— Почему бы вам, Аполлинарий Николаевич, не обратиться к самому Керенскому? У вас авторитет столь высок, что Александр Федорович выполнит любое ваше желание.

Соколов безнадежно махнул рукой:

— Если бы золотая рыбка спросила меня о заветном желании, то я пожелал бы, чтобы у нас не было ни Керенского с его Временным правительством, ни Госдумы, ни Учредительного собрания, — там опять соберутся тупые болтуны, все те, кого разогнали вместе со старой Думой. А был бы царь-самодержец, мудрый, строго наблюдающий порядок в государстве. Так что к Керенскому мне путь заказан. Вся надежда на вас, дорогой Борис Николаевич! — Многозначительно посмотрел на собеседника. — Я понимаю, что любое дело стоит денег, я готов щедро финансировать нашу задумку. Вот аванс. — Соколов вынул из портфеля толстую пачку крупных купюр, заклеенную банковской облаткой и скрепленную сургучной печатью, и положил на стол.

Нестеров смущенно откашлялся и не в силах отвести глаз от новеньких, никогда не бывших в хождении ассигнаций, но и не притрагиваясь к ним, произнес:

— Вы, граф, правы! Заброс нелегала — дело хлопотливое и дорогостоящее. Российская разведка была лучшей в мире. А у нас, понимаю, беседа доверительная, и в вашей скромности, граф, я не сомневаюсь. Кстати, вино прекрасное: насыщенный букет и вкус божественный.

— Что ж, давайте еще по бокалу! — Соколов вновь наполнил сосуды. Он был рад, что сделал разведчика своим сообщником.

Нестеров продолжал:

— Так вот, в канун нынешней войны была проведена реорганизация военной разведки. Из состава Главного штаба в 1910 году было выделено Главное управление Генштаба — ГУГШ. В нем, граф, сосредоточено руководство военной разведкой. К началу войны российская разведка располагала блестящими агентурными возможностями как в Европе, так и на Востоке, особенно в Китае, Корее, Монголии. Мне известно, что в начале десятых годов наша разведка добыла ряд важных документов мобилизационного и стратегического характера Германии и Австро-Венгрии, сведения о развертывании полевых и резервных войск наших будущих противников, данные об укреплениях стратегически важных крепостей — Торна, Бреслау, Кенигсберга и прочих. Карты, таблицы, схемы, чертежи, списки вражеских агентов и явок — это были ценнейшие материалы.

Нестеров, долго копивший обиды, говорил с ожесточением. Соколов отлично понимал причину этого: дело, которому разведчик посвятил жизнь, ради которого рисковал, не имел нормальной семейной жизни, рассыпалось в прах. Больнее всего было то, что он — высочайшего уровня специалист! — вдруг оказался всеми брошен, никому не нужен. Вот почему Нестерова обрадовал приход бывшего ученика, и особенно было приятно, что к нему обращаются за помощью. Он вновь наполнил бокалы, махом выпил и продолжал:

— Подготовить специалистов, создать богато разветвленную и эффективную агентурную сеть по всему лику земли, которая обеспечивала необходимой информацией по ключевым проблемам, — дело это потребовало исключительного напряжения, материальных затрат, человеческих жертв. Была мощная, полезно действующая система. С нашей разведкой могла соперничать лишь разведка Германии, созданная легендарным майором Вальтером Николаи. И вот как холера, как стихийное бедствие на империю обрушились керенские. Они взлетели к вершинам власти под заманчивыми для толпы лозунгами: «Долой самодержавие, за демократию и равноправие». Своего добились и тут же все, все разрушили. Ломать то, что сам не строил, легко. А что теперь? — Нестеров шумно выдул воздух, свел два пальца кольцом. — Ноль, нет ничего. Сейчас все живут в голоде, государство разведку не финансирует, разведывательные курсы несколько месяцев бездействуют… Жаль до слез! А вам, граф, я очень хочу помочь, потому что вы служите на благо России. — Заглянул в лицо Соколова. — Постараюсь использовать старые полезные связи. И надо тщательно продумать возвращение…

— Есть несколько вариантов, по обстановке.

Нестеров фыркнул:

— Главное, чтобы не вышло по Некрасову: «Возвращаясь, иной напевает „трам-трам“, а иные горько плачут». Оставим, впрочем, это до другого раза, когда наши головы будут более свежими. — Нестеров забрал со стола деньги, закрыл в сейф. — Аполлинарий Николаевич! Выпьем за успех нашего дела. Чтобы спустя какой-то срок вы вновь пришли ко мне и рапортовали: «Операция прошла успешно!»

Соколов согласился:

— Обещаю зайти… если будет возможность.

— Нужно сделать ваше фото.

Соколов достал из портфеля свою фотографию:

— Самая свежая… Здесь я в гражданской одежде.

Нестеров кинул взгляд на фото и ехидно произнес:

— Этот портрет подарите какой-нибудь курсистке, она его будет целовать на ночь и возбуждаться. Вы бы, граф, еще Георгия в петлицу повесили! Вам следует сфотографироваться в немецкой форме, чтобы я мог оформить вам германский офицерский билет.

— С удовольствием. Только где форму взять?

— Там же, где и документы. Давайте я вас обмерю…

— Лишнее! — Соколов извлек из кармана бумажку, исписанную каракулями. — Некий король иглы и наперстка уже проделал эту работу — профессионально.

Нестеров похлопал в ладоши:

— Ай да молодец, граф, все предусмотрел!

— Ваш ученик! Когда прикажете прибыть к вам, Борис Николаевич?

Нестеров сцепил кисти рук, повертел задумчиво большими пальцами и деловито произнес:

— Приходите, Аполлинарий Николаевич, завтра в пять пополудни. Побритый, красивый. Здесь будет наш фотограф. Лифтерше — осведомительнице народной милиции, — если будет любопытничать, ничего лишнего не говорите. Скажите, что вы — брат погибшей, в ее бумагах разбираетесь. Затем надо имитировать ранение, сделать разрез кожи и прочее. Для этой цели я знаю великолепного хирурга — Евгения Владимировича Австрейха, ученика Пирогова.

— Того, что в Москве на Мясницкой служил в больнице? Он однажды заштопал мое ранение — сделал это отлично. Но, полагаю, сейчас нет нужды имитировать ранение. Моя рана успеет зажить, пока я доберусь до вражеской территории! Ну, если только Австрейх мне ногу ампутирует…

— Согласен, вы хирургическую имитацию сделаете лишь на передовой.

Разведчики пожали друг другу руки, и Соколов устремился на улицы революционного Петрограда, загаженного отбросами человечества — смутьянами, террористами и дезертирами.