Опасные гастроли - Далия Трускиновская Страница 3

Странным образом то, что героини комедий в последние минуты спектакля мирились с женихами своими и, казалось, прямо со сцены ехали под венец, меня не раздражало. Комедия рисует нам идеальный мир, в котором добрые чувства торжествуют, а злые людишки исправляются, так отчего ж там не быть супружеству, дарующему радость вместо отвращения?

Но я отвлеклась. Сейчас мне следует припомнить все подробности, имевшие отношение к той запутанной цирковой истории.

Здание, которое возводили в Малом Верманском парке, было на самом деле не круглым, а многоугольным, и к нему примыкало другое, довольно длинное — не менее пятнадцати сажен. Работники трудились споро и за неделю подвели оба строения под крышу. Крыша многоугольного строения была конусообразной, парусиновой, и на ней водрузили флагшток. Близился день открытия нового увеселительного заведения, и воспитанницы мои уже спорили о нарядах, в которых пойдут на представление. Варвара Петровна ни с кем не спорила, а совершила налет на модные лавки и усадила девок мастерить новый преогромный чепец. Также я увидела у нее картонку с новехонькими накладными локонами, тоже привезенную из набега, и немалый веер, добытый из глубины комода.

Сама я никаких приготовлений не делала, потому что пленять женихов не собиралась. Обычная моя прическа проста — волосы разобраны на прямой ряд, с макушки две косы спускаются на уши в виде больших петель, никаких фальшивых кудрей и никаких оранжерей с цветами и фруктами. Я разве что позволила себе достать и освежить длинную шаль. Я не ношу ни драгоценностей, ни дорогих кружев, хотя по возрасту уже могла бы — это юным девушкам они не рекомендуются, а в двадцать семь лет можно себе позволить и более, чем нательный крестик.

Хитрые лицедеи знали, как привлечь к себе общее внимание. Накануне открытия своего балагана они совершили торжественный въезд в город. День был солнечный, в Верманском парке собралось немало народа, и целая толпа, состоящая из детей, нянек, гувернанток и гувернеров, с криком устремилась к Александровской улице, по которой от триумфальных ворот двигалась к свежевыкрашенному в голубой цвет цирку длинная ослепительная кавалькада. Наездники надели самые яркие свои мундиры, дамы блистали фантастическими платьями пейзанок и фей, впереди же ехал господин, одетый на манер маршала Мюрата, который в войске Бонапарта был главным щеголем и мог нацепить на себя с полпуда лент, звезд, перевязей всех видов и золотого шитья. Мюрата видывал наш учитель танцев мусью Жюль, из тех пленных французов, что так и не собрались вернуться в свое отечество. Он умел не только говорить комплименты, но и отвадить девиц от того, что считал дурным вкусом. Сравнения с Мюратом однажды сподобилась наша старшая барышня — но ее решимости соблюдать простоту и скромность ненадолго хватило.

На голове у предводителя наездников была треуголка с преогромными султанами настоящих страусиных перьев, его пунцовый мундир сверкал эполетами размером чуть ли не со столовую тарелку, шитьем, большими пуговицами, что вспыхивали, как искры. Белый конь под ним выступал диковинным шагом, высоко задирая передние ноги. Вальдтрап коня был, я полагаю, из парчи и такой величины, что стелился по земле.

Заглядевшись на зрелище, я не сразу заметила, что обе мои девицы уже не стоят чинно, а залезли, как мальчики, на перекладину ограды и машут платками красавцам-наездникам.

За обедом только и разговоров было, что о новом великолепном развлечении.

Затем началась суета — девки доделывали грандиозный чепец Варвары Петровны, выпускали швы ее выходного платья из серого атласа, утюжили платья барышень, а обе мои воспитанницы переругались из-за грозди фальшивого винограда вместе с листочками, которой каждая хотела украсить свою прическу. Наконец мы собрались и торжественно пошли в цирк: впереди Машенька и Катенька, за ними — Варвара Петровна, ведя за руку Николеньку, следом я с Васей, а замыкал шествие наш лакей Сидор. Конечно, можно было и карету заложить, но Варвара Петровна рассудила так: экипажей у цирка будет превеликое множество, а идти нам — всего-то ничего, от Мельничной, где мы нанимаем квартиру, до цирка — не более пяти минут.

Она шагала передо мной сильно недовольная, что отправляется на представление без мужа. Ермолай Андреевич наотрез отказался смотреть лошадей и даже хорошеньких наездниц. Его допекал ревматизм, и он вправе был, вернувшись из присутствия, тут же лечь на диван, а не помадить голову, влезать в узкие туфли и сопровождать семейство Бог весть куда. При этом Ермолай Андреевич был далеко не самым худшим мужем — если бы я все же собралась замуж, то примерно такого человека желала бы видеть супругом своим: в годах, да и немалых, пережившего пору бурных страстей, неразговорчивого, но, тем не менее, следящего за новинками в литературе и театре.

— Только этого балагана сейчас нам недоставало! — возмущался он. — Когда того и жди возмущений в Курляндии! Когда по улицам ходят караулы! Когда, чего доброго, и в Риге смута начнется! Сколько от нас до Польши?

— Мало ли что делается в Польше? А я с твоими доченьками тут помираю от тоски! — отвечала Варвара Петровна, которая научилась, невзирая на изрядную разницу в возрасте, исправно перечить мужу. — Светской жизни из-за польского бунта почитай что не стало! На балы с Масленицы не зовут! А мне дела нет до польского бунта — я и без тебя, друг мой, дорогу до цирка найду!

Изнутри цирк был не так роскошен, как немецкий театр на Королевской улице, где даже бархатная обивка кресел была таких цветов, чтобы составить красивый фон для дамских платьев. Недавно сколоченные ложи были обтянуты дешевой тканью, которая, надо полагать, странствовала вместе с гимнастическим цирком по всей Европе. В них стояли недорогие стулья. Великолепие цирку придавали прекрасные туалеты дам, шляпки с цветами и лентами, а также обязательные для таких выходов букеты. Мы тоже имели с собой три букета — большой из розовых роз у Варвары Петровны и маленькие из белых роз у девиц.

Жаль лишь, что господ офицеров было мало — наши офицеры вместе с генерал-губернатором Матвеем Ивановичем Паленом и всей армией, как начался польский бунт, вышли из Риги и находились сейчас в Курляндии. Остались одни чиновники, служившие в присутствиях губернского управления, что спокон веку находилось в Рижском замке. Но молодежи среди них было немного — и это сильно удручало Варвару Петровну. Она страсть как хотела окружить наших девиц дивизией поклонников, чтобы далее события развивались в соответствии с поговоркой: дурак сватается — умному путь кажет.

Когда мы вошли, оказалось, что ложа наша находится во втором ярусе. Варвара Петровна очень рассердилась на Сидора, не сумевшего взять более подходящее место, но ее утешил Кудряшов, молодой человек из губернаторской канцелярии.

— Вот увидите, сударыня, через десять минут все дамы в первом ярусе вам позавидуют, — сказал он. — Когда лошади пойдут вскачь, опилки, которыми усыпан манеж, поднимутся в воздух и забьются им в нос. Опять же, не всем приятен запах потных животных.

И точно — хотя посреди манежа лежал ковер, но потом были сплошь опилки — и лежали они довольно толстым слоем.

В благодарность за утешение Варвара Петровна пригласила его в нашу ложу, хотя места там было мало. Три стула у барьера стали предметом целой баталии. Один несомненно принадлежал Варваре Петровне, но на два других претендовали Машенька с Катенькой и Вася с Николенькой. В конце концов мальчики вставили туда четвертый стул и поместились на нем вдвоем, хотя при этом платья барышень были совершенно измяты.