Ошибка Либермана - Стюарт Каминский Страница 3

Август 1990 г.

— Либерман здесь? — громко спросила женщина, перекрикивая трансляцию игры «Кабс» [3]по радио.

Несколько секунд назад она вошла в «Ти энд Эл деликатессен», и посетители — шестеро стариков, называвших друг друга старыми хрычами, — подняли на нее глаза и замолчали.

Женщины вообще редко заходили в заведение Мэйша с десяти до пяти, а ведь еще не было и двух. А уж подобные женщины здесь и вовсе не показывались. Они и в округе не появлялись. Нет, кое-какие женщины, конечно, заглядывали сюда до девяти утра. Мелоди Розен, дочь Гершла, работавшая продавщицей в детском магазине Басса на этой же улице, частенько забегала выпить кофе с поджаренным бубликом. И Герта Блумбах из юридической конторы в центре города появлялась по вторникам и четвергам в восемь утра, чтобы выпить чашку чая и съесть омлет с копченым лососем. Время от времени заходила Сильви, внучка Хауи Чэня, хорошенькая, в очках с толстыми стеклами, — та каждый раз заказывала что-то новенькое. Они заглядывали сюда по пути на работу — подкрепиться чашечкой кофе и спросить, что новенького, как и владельцы окрестных лавок, таксисты и — изредка — полицейские этого квартала.

Старые хрычи начинали собираться около десяти утра — кружок из старых евреев и одного старого китайца, Хауи Чэня. Это прозвище дал им Мэйш, и они с гордостью носили его, принимая новичков неохотно и только после длительной процедуры приобщения.

— Либерман здесь? — повторила женщина, обращаясь к грузному мрачному мужчине с лицом бульдога, стоявшему в белом фартуке за стойкой. Хотя старики замолчали, женщине все-таки пришлось повысить голос, чтобы перекричать невидимое радио.

Мэйш был слишком хорошо воспитан, чтобы пялиться на женщину. Кроме того, ему надо было поддерживать свою репутацию.

— Мэйша никогда ничего не волнует, — говаривал Сид Леван. — Нам бы надо называть его Непробиваемый Мэйш. Сюда может зайти парень с тремя головами и заказать омаровый суп навынос, а Мэйш и глазом не моргнет. Мэйша ничего не волнует.

Поэтому Мэйш, на которого смотрели старые хрычи, должен был поддержать свою репутацию, но, по правде говоря, даже его вывело из равновесия это создание, которому самое место — в рекламных роликах косметики, или купальников, или диетической содовой.

По радио, находившемуся неизвестно где, звучал шум толпы и голос Гарри Кэрея, а женщина ждала ответа от Мэйша, который, казалось, забыл, где находится. Она посмотрела на двух стариков у стойки, улыбавшихся ей скорее по старой памяти, чем с надеждой. Один старик в кепке, не кто иной, как Гершл Розен, толкнул другого и спросил:

— Который?

— Который? — эхом повторила женщина.

— Который Либерман? — сказал маленький, как гном, Гершл, оглянувшись на свою дружину, будто удачно поиграл словами [4].

В помещении было три кабинки, отделенных перегородками. Четыре старика, среди них китаец, сидели в первой. Вторая была пуста. Из третьей кабинки высунулась бесплотная рука и поманила женщину пальцем.

За три минуты до того, как она вошла в «Ти энд Эл деликатессен», Райн Сэндберг пробил дабл в двух пробежках на восьмой, и Гарри Кэрей сходил с ума от радости.

Хотя обычно Эйб Либерман с удовольствием сидел в жару в закусочной своего брата Мэйша, теперь он мечтал оказаться на стадионе «Ригли филд» в двадцати минутах езды отсюда, жевать бутерброд компании «Оскар Майер» и смотреть на обнаженные загорелые плечи и веснушчатые спины девушек, проводящих выходной на открытой трибуне. А еще лучше было бы сбросить лет тридцать — сорок и смотреть, как Билл Николсон или Хэнк Зауэр отбивает крученый мяч от Ивелла Блэкуэлла на правую трибуну.

Не стоило в такой августовский день сидеть в закусочной Мэйша со сломанным кондиционером. На столе перед Либерманом стояли и вентилятор, направленный ему прямо в лицо, и радиоприемник, но вентилятор был старый и утомился, а радио звучало так, будто страдало астмой, как Эл Блумбах.